В паре футов от полуоткрытой двери Маркус замешкался. Голос у него в голове исказился от помех – тот же самый голос, который он слышал по полицейской рации. Коридор поплыл, перед глазами появились темные пятна. Маркус слышал у себя в голове шум церковного собрания, миллион бормочущих голосов.

Когда с моим дитем будет все кончено, можешь поиметь ее, если захочешь, Маркус. Можешь трахнуть весь город, если захочешь. Мужчину, женщину, ребенка, мой господь не будет тебя осуждать. Что для ложного бога грех, в нашей вере – добродетель.

Он прислонился к стене, пытаясь унять бушующие в голове волны. Живот крутило.

У меня есть лишь один вопрос, Маркус. Будешь ли ты страдать ради меня? Будешь ли чтить Старые Обычаи и исполнять мою волю?

Маркус побрел вперед, тщетно пытаясь справиться с накатывающей тошнотой. Когда он пересек порог спальни, к горлу подступил комок непереваренного завтрака.

Оззи Белл лежал на кровати голый и прикованный наручниками к стойкам. Его безжизненное тело, подобно свитку из плоти, покрывали вырезанные на коже кровавые символы. На краю кровати стояла, наклонившись вперед, обнаженная Сьюзан Прюитт, в то время как ее брат Зик трахал ее сзади. С каждым толчком она стонала. По губам у нее текли ручьи черной жижи.

– Можешь поиметь ее следующим, – ухмыльнулся Зик, шлепнув по голой заднице Сьюзан с такой силой, что змея, выколотая у нее на бедре, заплясала от удара. – Она вся твоя, если будешь страдать ради нас.

Сьюзан подняла голову и улыбнулась, обнажив вымазанные в грязи зубы.

– Я не могу… – успел лишь произнести Маркус, прежде чем полностью утратил дар речи. Зик слез с сестры и приблизился к двери. Маркус потянулся к кобуре, нащупал рукоять пистолета и вскрикнул от ужаса, когда Зик Биллингс положил руку ему на лицо.

– Сможешь, – сказал Зик.

6

Чак Типтри постучал в парадную дверь старого дома Имоджин и стал ждать, слушая приглушенные шаги и голоса внутри. Вытянув шею, оценивающе посмотрел на следы вандализма, о котором Джек сообщил двумя днями ранее. На досках крыльца все еще просматривались пятна красной краски, и хотя осколки стекла были убраны, полиэтилен, которым Джек затянул разбитые окна, уже успел порваться. От легкого дневного ветерка внутри трепетали занавески.

Он переступил с ноги на ногу, посмотрел на часы и поцокал языком. От этого старого дома ему было не по себе и раньше – еще до кончины Имоджин и последовавших событий. Когда они с Джеком были детьми, он всегда просил играть во дворе, а не в доме. Этот особняк казался ему каким-то неправильным, вызывал мурашки – как поход в церковь, – будто там ему было не место.

«Ты же клялся, что никогда больше не вернешься сюда, – сказал он себе. – А еще клялся, что никогда больше не увидишься с тем профессором».

Но вот он снова здесь, по просьбе доктора Бута. Чак корил себя за то, что взял трубку. В прошлый раз он просто ничего не знал, но сейчас оправдания не оставалось. Он был таким же упрямым, как и вся его родня, хотелось ему это признавать или нет. Сделал карьеру благодаря своему исключительному упрямству, даже когда шансы были против него.

Из-за открывшейся двери показалось покрытое синяками лицо Джека.

Чак ахнул.

– Что, черт возьми, с тобой стряслось?

– Встретился с матерью. Кстати, привет. – Джек криво улыбнулся. Чак изумленно таращился на израненное лицо брата, на темные отметины на горле. – Послушай, объясню позже. Входи уже в дом. Кофе готовится. Приедет Стеф, тогда и приступим.

– Хорошо, – сказал Чак, неохотно переступая порог. В воздухе все еще держался затхлый запах старого дома, но было кое-что еще. Что-то несвежее, вроде фрукта, который вот-вот испортится или уже испортился. Чак проследовал за Джеком на кухню, где у стойки стоял и наливал себе кофе уже знакомый ему человек.

Чак замер, не зная, что сказать. А что он мог сказать? Их последняя встреча оказалась далеко не приятной, и, если б не Имоджин, он был уверен, что все обернулось бы насилием. Хотя прошло несколько месяцев. Может, все уже изменилось. А может и нет. В любом случае Чак был ошеломлен, обнаружив на экране телефона имя старого профессора. Возможно, именно поэтому он все-таки ответил – из-за неверия или даже шока.

Доктор Бут повернулся, удостоил Чака небрежным кивком и полез в карман за серебряной фляжкой. Подлил содержимое в кофе.

– Хотите немного, мистер Типтри?

– Нет, спасибо.

– Джек?

Джек сперва покачал головой, но передумал и кивнул.

– Возможно, поможет расслабиться.

– Молодец, – доктор Бут плеснул бурбона Джеку в кофе и закрутил крышку на фляжке. – Спасибо, что пришел, Чак.

Трое мужчин стали молча потягивать кофе. В тесной кухоньке стоять им было неловко.

– Итак… – начал Джек, – ребята, как насчет того, чтобы рассказать мне, откуда вы знаете друг друга?

Чак усмехнулся.

– Да, док. Предоставлю вам такую возможность.

Профессор Бут хмуро посмотрел на него, делая очередной большой глоток приправленного спиртным кофе. Чак с нетерпением стал ждать, когда с языка старика сорвутся слова. Как много знает Джек? Рассказал ли ему доктор Бут о ритуале, в подготовке к которому Имоджин провела последние годы своей жизни? Или об отношениях, которые у них были последнее десятилетие?

«Возможно, нет», – решил Чак. Наблюдая за Джеком и профессором, он чувствовал, что не ошибается. Джек никогда не умел скрывать свои чувства, и если бы он знал, что профессор помогал Имоджин, то, скорее всего, доктора Бута сейчас не было бы на этой кухне.

Двойной сигнал запирающейся машины отвлек их внимание.

Джек поставил кружку с кофе.

– Думаю, это Стеф. – Он бросил на Чака и профессора обеспокоенный взгляд и направился к входной двери. – Может, вы двое сможете разобраться со всем этим дерьмом, хм?

Чак кивнул, глядя, как его брат выходит из комнаты, после чего встретился взглядом со стариком.

– Ему известно про вас с Джини?

Доктор Бут закрыл глаза и вздохнул. Лицо у Чака вытянулось.

– Вы что, солгали ему, мать вашу?

– Да. Я пытался защитить его. Как это сделала бы Джини.

– Джини была чокнутой, Док. Знаю, вы любили ее, но, черт возьми, она спятила, и это стоило ей жизни.

– Нет, – пробормотал профессор Бут. Он одним