Он бежит от всего, и теперь он один на один с жалобным стоном бакена на ветру.

Андре поднял голову. Звучание бакена изменилось. Это снова был нескончаемый жалобный крик грозового неба, и Андре вновь увидел образы этой ночи, когда с помощью человека-молнии он научился жить с другими людьми. Он встал. Принялся за обычные утренние дела. Но он больше не чувствовал успокоения, того душевного покоя, которого добился благодаря своему безвременному и бесцельному существованию. Он вышел во двор и долго и отчужденно глядел на скопище темных туч, поднимавшихся над морем.

Потом, поскольку он сам выбрал для себя эту жизнь, взялся за работу. Боязнь не успеть, которой он не знал за собой раньше, более мучительная, чем физическое страдание, завладела им.

Это был самый длинный день, с тех пор как он поселился на острове. Он наполнил водой каменное корыто, где стирал белье; нынешним вечером ему хотелось быть чистым, хотелось, чтобы рубашка стала такой же подсиненной белизны, как молния в его сне. Он неотрывно следил за небом, его пьянили аспидные отблески грозы. Мельница, сарай, миндальное дерево — все потеряло реальный повседневный облик и приобрело образ и вид, как в ту ночь. Воспоминание о человеке-молнии не покидало его. Андре разлил по двору несколько ведер воды и тут же увидел гибкое и блестящее тело незнакомца. Какой у него необычный взгляд! С его помощью он сможет наконец приблизиться к людям, и люди протянут руки ему навстречу. Неужели это будет так просто?

Позднее, когда среди ночной темноты можно было различить только бело-зеленое пятно сарая, когда сильнее запахло водорослями, он сорвал во дворе ветку миндального дерева. Потом поднялся к себе в комнату, открыл окно и вытянулся на постели. Он лежал не шевелясь, глядя широко открытыми глазами в грозовое небо и прислушиваясь к стону бакена над бурунами грязной пены. Он был готов к приходу ночного гостя.

ЖИЗЕЛЬ ПРАССИНОС

ОСОБНЯК ХVII ВЕКА

Это был на редкость ветреный год. Ночью в спальне невозможно было отделаться от впечатления, что вы находитесь на борту корабля или на острове, со всех сторон омываемом волнами. День-другой длилось затишье, потом все начиналось снова. В первое время довольно часто случалось, что черепица, обломок водосточной трубы или стекло едва не пробивали голову какому-нибудь прохожему, но не прошло и месяца, как у всех выработалась привычка ходить преимущественно по мостовой, где, к счастью, не так уж много встречалось машин, и печальные происшествия сделались реже.

В бедных кварталах несколько домов все же обвалилось.

«Неплохое начало для нашего дела», — толковали между собой высокопоставленные городские чиновники, в обязанности которых входило разрушение непригодных для жилья зданий и возведение на их месте новых построек. Итак, они, казалось, возрадовались такой поддержке стихий, а в это самое время многочисленные времянки, где теснилась большая часть оставшихся без крова семейств, появлялись в разных концах пустырей и подступали к городским паркам.

Заметив, что это портит вид улиц, все дружно признали необходимость ускорить проведение в жизнь плана реконструкции, и настал день, когда решено было, что специальные службы займутся работами по сносу домов сразу после рождественских праздников.

В ту пору ветер стих и начались снегопады. Никого не беспокоили ни холод, ни сырость, не беспокоило то, что рабочие заболеют или даже станут умирать. Ибо высокопоставленные чиновники, побуждаемые к этому женами и взрослыми дочерьми, внезапно поддались желанию пожить в обновленном городе, сияющем белизною, по которому приятно прокатиться воскресным днем в открытом автомобиле и которым они могли бы похваляться за границей.

В одном из кварталов центра, где когда-то насчитывалось около двадцати домов, к началу декабря их сохранилось не больше пяти-шести. В их числе — особняк XVII века, давно уже нежилой и довольно ветхий, однако заслуживавший из-за своей красоты бережного отношения и ухода.

Сначала хотели, для создания небольшого музея филателии, камень за камнем перенести его к зданию мэрии, которое сохранилось лучше, хоть и простояло почти столько же лет. Однако на это потребовалось бы много трудов, времени и крупные денежные средства. Вот почему в конце концов решено было уничтожить старинное здание.

Те, кто занимался сносом домов, не остались равнодушными к его чарам, особенно дававшим о себе знать, когда они работали поблизости, и договорились ломать его в последнюю очередь.

Ужасающий грохот обрушивался на него со всех сторон. Помимо того, что без передышки стучали ломы, подгнившие стены соседних домов иногда обваливались сами собой — от малейшего сотрясения, часто от одного лишь звука шагов. Гулять неподалеку, да еще не упрятав носа в платок, стало не очень-то приятно.

Скоро все обратили внимание, что, несмотря на завесу из пыли, шиферных, кирпичных крошек и снежных хлопьев, особняк XVII века решительно выделяется на фоне своего окружения и выглядит совершенно идиллически, словно бы находится он на лоне природы, среди деревьев и кустов.

Рядом все время, любуясь им, толпились зеваки, одни полны были сочувствия, другие мысленно подбирали слова для петиции, которую они собирались предложить на подпись своим друзьям, а потом вручить ее властям, с тем чтобы они сберегли это строение, непохожее на прочие.

Но их порыв угасал, как только они сворачивали за угол ближайшей улицы, и пришло время, когда старинному дому суждено было погибнуть.

Первый удар киркой нанесли с сожалением. И вот что любопытно: он не оставил ни малейших следов на стене дома. «Ну и устал же я, — сказал своему напарнику рабочий после этого удара. — Смотри-ка, — продолжал он, указывая на то место, по которому только что бил, — я даже царапины на камне не оставил. Совсем я выдохся, это уж точно». И он отправился пропустить стаканчик вина, сгибаясь под бременем лет и невзгод.

Тогда кирку схватил другой рабочий и с размаху ударил по дому. С тем же результатом. А ведь он-то был молод и отменно здоров. Взялись за дело всей бригадой, но и из этого проку не вышло. Тогда решили пока, в ожидании завтрашнего дня, когда прибудет подкрепление, выбить оконные стекла. Однако ни одно из них даже не дрогнуло под ударами. Поскольку до конца работы оставалось всего пять минут, мастер дал сигнал расходиться.

На другой день все стены, одна за другой подвергнутые нападению, с одинаковой стойкостью выдержали натиск. Пожаловались руководителю работ, и он явился, чтобы самому разобраться в обстановке. «Такие хибары, как эта, — сказал он, с восхищением постукивая костяшкой пальца по стене, —