стояли по всей длине. В одном из вагонов марокканцы развели на полу костёр и расселись вокруг него, грея руки. Загорелся пол, поезд вскоре остановился, пришли кондуктор с пожарным, потушили огонь и наорали на местных. Поезд отправлялся в половину седьмого утра, а приехал в Бешар в половину десятого вечера. Где-то на полпути во время длительной стоянки в заснеженной деревушке француз-сотрудник железнодорожной компании сказал, что по прибытии по вагонам проходит алжирская таможня. Когда мы наконец доехали, я, сидя на корточках, чтобы не так мёрзнуть, не двигаясь с места, смотрел в темноту. Вдалеке прошли фигуры в бурнусах, некоторые с фонарями в руках. Никто не пришёл проверять мой паспорт и багаж, поэтому спустя некоторое время я через окно передал все свои чемоданы человеку, вызвавшемуся быть моим носильщиком. К тому времени, когда я вышел на платформу с клеткой с попугаем в руках, у меня было семь носильщиков, каждый из них нёс на голове чемодан или баул, и мы впотьмах двинулись в путь, обходя большие лужи от растаявшего за день снега.

В течение недели погода улучшилась, и на доставлявшем в город продукты грузовике я поехал в Тагит, возможно, самое вдохновенное место, где мне довелось побывать. Маленький отель на вершине скалы работал по правилам и по распорядку расположенного рядом военного форта. В отеле был один старый слуга, который обслуживал всех гостей. К счастью, кроме меня была только одна немолодая швейцарка, работавшая учительницей в Цюрихе и проводившая зиму в Сахаре. Мы с ней прекрасно ладили и ходили на долгие пешие прогулки в южную долину. Тагит был расположен в особом месте — с одной стороны город взирал на гаммаду[442], где текла по долине извилистая речка, на берегу которой высились верхушки пальм, а с другой стороны — на высокий холм из песка оранжево-золотого цвета, чьё основание было всего в пяти минутах ходьбы от отеля.

За время такого короткого путешествия как это, за шесть или семь недель, я мог наметить план более продолжительного посещения этих мест, когда времени будет больше. Я хотел как можно дальше проехать на юг по дороге де Гао / Route de Gao, прекрасно понимая, что рано или поздно меня остановят и придётся повернуть на север. Я доехал до города Бени-Аббес, который многие путают с Сиди-Бель-Аббесом, где ранее располагалась штаб-квартира Французского иностранного легиона. Несмотря на то что в этих местах уже не было расположений легиона, форты в Сахаре выглядят как декорации к фильму о нём. Форт возвышался над всеми зданиями в округе, а городские окраины лежали у его ног. Высокие дюны были всегда рядом (хотя не так близко, как в Тагите). В противоположном направлении и чуть ниже виднелось зелёное пятно оазиса. Деревни с глинобитными домами не были видны издалека, я выходил на них неожиданно, бродя по пальмовым рощам, иногда приходилось подолгу идти по тёмным тоннелям их улиц, чтобы выйти из деревни и двигаться дальше. В Бени-Аббесе, напротив отеля, ниже форта было что-то типа бельведера, смотрящего на пустые километры пустыни. Там французы построили открытый павильон для общих молитв. На закате здесь собирались толпы мужчин в тюрбанах. Они приносили молельные коврики и в унисон кланялись в сторону пустой гаммады.

Город Тимимун был интересен суданским колоритом. Отель Transatlantique казался мне произведением искусства, и я решил на время там поселиться. Еда была не очень, зато там я впервые попробовал стейк из верблюжатины. Каждое утро, лёжа в кровати, я рассматривал вырезанные на глиняных стенах комнаты африканские узоры и продолжал писать роман.

В каждом городе в Сахаре я отдавал дань уважения военным и религии, двум столпам, на которых зиждется колониальный режим. Французские офицеры жили на удивление хорошо, и зачастую им было только в радость посадить за свой обеденный стол ещё одного человека. Капитан оказался отличным рассказчиком. Однажды вечером после ужина он рассказал историю, которая мне хорошо запомнилась. За год до того в пустыне убили трёх следовавших на юг через пустыню торговцев. Убийца взял их караван и прибыл туда, куда направлялись убитые торговцы, где их коллеги узнали товар. Они сообщили о своих подозрениях французским властям, а те, к их удивлению, позволили им делать всё на своё усмотрение. Убийцу отвели в пустыню, закопали по шею в песке и оставили умирать. Я запомнил эту страшную историю, и через год она созрела, чтобы стать рассказом.

Потом я поехал в Адрар. Для поездки в Регган надо было иметь специальное разрешение и внести довольно большой залог, который не сразу возвращали. Спустя неделю я снова двинулся на север, на этот раз на самолёте, где были только пилот и я. Я был пристёгнут ремнём на сиденье второго пилота. Приходилось притворяться, что приятно видеть из кабины, как наш самолёт, подобно штурмовику, заходящему на бомбёжку, резко уходит вниз над базарной площадью и проносится всего в нескольких метрах от минарета. Солнце слепило пилоту глаза, поэтому сели мы только после заката. На следующее утро мы снова поднялись в воздух и в тот же день были в Алжире. В отеле St. Georges меня ждала весточка от Джейн. Она сообщала, что уже приехала в Танжер и ждёт.

Чтобы не отставать от меня, который близко узнал Марокко за четыре года, Джейн провела осень в Париже и посещала Ecole de Langues Orientales / Школу восточных языков, так что она приехала в Танжер, уже имея общее представление об арабской грамматике и словообразовании. Сразу же после приезда она решила продолжить обучение с марокканским преподавателем. На это время она уезжала в Марракеш. Джейн достигла больших успехов и, когда мы снова встретились, после почти двух месяцев жизни в Марокко она говорила так же хорошо, как и я. У меня был больший запас слов и говорил я быстрее, поэтому она считала, что я знаю язык лучше неё. Занятно, что магрибский вариант арабского языка разнится от региона к региону. То есть слово, которое используют в Танжере, не используют в Фесе (и уж тем паче в Марракеше). Джейн был ближе танжерский диалект, а мне — произношение, а также слова и выражения Феса. Каждый раз, когда я начинал использовать диалект Феса, Джейн начинала надо мной всячески потешаться. Эта игра продолжалась между нами в течение многих лет, пока я не сдался и начал сам говорить на танжерском диалекте, хотя считал это нелепостью. Кроме этого, нам с Джейн нравились не одни и те же области Марокко. Она предпочитала гибридный