так быстро пересекли пропускной пункт в Акба аль-Хамра, так как французская полиция не обнаружила в наших паспортах штампа въезда в испанскую зону. Получалось, что мы находимся в стране нелегально. Пришлось несколько часов ждать, пока личные документы проверят через Международную зону. Потом мы узнали, что в Акба аль-Хамра нам надо было подписаться на получение талонов на бензин (в то послевоенное время бензина было мало). Ехать стало сложнее, так как приходилось делать крюки в поисках людей, готовых продать лишние талоны на бензин. Местами на трассу медленно сползали щебёнка со слякотью, и Теннесси начал громко жаловаться, что «струна дрожит невпопад» — в тот год он употреблял такое выражение, чтобы показать, что дела идут не так, как хотелось бы. В Фес мы приехали незадолго до полуночи вечером в сочельник, и в отеле Palais Jamai успели как раз к reveillon / рождественскому ужину, где подавалось bûche de Noël / «рождественское полено»[452].

Той зимой мы с Джейн где-то на месяц уезжали в Сахару. Джейн была в восторге. «Самое не мрачное место на земле», — сказала она. В Тагите она написала рассказ «Зелёный леденец» / A Stick of Green Candy, и я ей его напечатал на пишущей машинке. Когда мы жили в Бени-Аббес, то там в отеле были две шведки. У одной был любовник (местный учитель-француз), у второй любовника не было, и та очень переживала. Джейн предложила ей («а найди из местных»), но идея шведку пугала. Так сильно, что она ходила туда и обратно по главной улице селения, вытаращив глаза.

Весной я поехал в Париж. Gold and Fizdale должны были сыграть мой концерт в зале Плейель, и я хотел его ещё раз послушать. Французским музыкантам было сложно его играть из-за их плохо развитого ощущения ритма, но они кое-как осилили концерт. В Париже был Аарон Копленд, которого я увидел впервые за много лет. Помню, что вокруг носился Нед Рорем[453], всегда «под градусом».

В баре на бульваре Сен-Жермен у меня случился длинный разговор с Джеймсом Болдуином[454]. Однажды мы с Гором сидели внизу в баре в Pont Royal, разглядывая литературную публику, которая здесь собиралась. Мимо нас к выходу прошёл Сартр. Он поклонился и пробормотал: Bonjour. Я был настолько уверен, что он со мной «раззнакомился»[455], что услышав «привет», замер и просто уставился на него.

Трумен Капоте тоже был в Париже, а Гор, как обычно, делал всё возможное, чтобы ему досадить. Когда Трумен заявил, что проведёт лето в Танжере, Гор захотел приехать туда до него и продолжить свою игру. Я приехал в Танжер первым, Гор прибыл несколько дней спустя. «Пойдём со мной в порт, — сказал он мне в день, когда должен был приплыть Трумен. — Смотри, как изменится выражение его лица, когда он меня увидит». Паром подплывал к берегу, и Трумен, стоя у парапета, махал длинным шёлковым шарфом и широко улыбался. Когда он заметил стоящего рядом со мной Гора, он повёл себя словно герой комикса. Его лицо осело, как суфле, которое ставят в морозильную камеру холодильника, и он на несколько секунд опустился ниже парапета. Когда он снова поднялся, то уже больше не улыбался и не махал рукой. Гор пробыл в Танжере ровно столько, чтобы Трумен поверил в то, что тот собирается остаться там на всё лето, после чего тихо уехал.

Второй сын графа Пембрука Дэвид Херберт жил в Танжере уже много лет и выступал в роли неофициального арбитра по самым разным возникающим у людей вопросам. На протяжении многих лет он пытался убедить друзей приобрести в Танжере недвижимость, а тех, кого не считал подходящим для проживания в этих краях, отговаривал. Летом 1949 года он ещё не переехал в свой дом на Джема эль-Мокра / Jemaa el Mokra на Горе, а делил с Сесилем Битоном[456] дом Гиннесса на Маршане. Нельзя сказать, что Танжер очень сильно понравился Трумену, но он прожил в нём всё лето в доме со мной и Джейн из-за того, что там был Сесиль. В то лето было несколько очень классных вечеринок, включая одну незабываемую, которую дала графиня де ла Фэй / Comtesse de la Faille. Из гостиной вынесли всё, кроме гобеленов на стенах, а на полу постелили солому для местных фокусников и акробатов. Марокканцы развели в центре гостиной огонь и чувствовали себя как дома. Ещё одна вечеринка прошла на пляже рядом с Геркулесовыми пещерами. Один из гротов был оформлен собственноручно Сесилем, и в нём подавали только шампанское и гашиш. Трумен утверждал, что боится ступать по земле из-за скорпионов, поэтому на вечеринку его принесла группа марокканцев. Андалусский оркестр, частично скрытый скалами, играл при свете масляных ламп, а гости в свете луны возлежали на разложенных на песке подушках, купались и сидели у огромного костра. То лето было апогеем послевоенного благополучия международной зоны. Вскоре на «фасаде» начали появляться и расширяться трещины, и всё закончилось тем, что это здание старой доброй жизни развалилось с началом волнений в 1952 году.

После того, как в конце лета Сесил Битон уехал, Дэвид Херберт пригласил нас с Джейн переехать к нему, чтобы разделить расходы. В то время у Джейн началась корь, а я каждый день ходил и проверял, как перестраивают наш домик на Медине. Роман «Под покровом небес» вышел в Лондоне, критики отнеслись к нему очень благосклонно, и Джон Леман[457] считал, что мне надо приехать в Англию. Издательство Doubleday наотрез отказалось публиковать мою книгу. Написали, что у них заключали со мной договор на роман, а я им предоставил нечто иное. Что именно, они не уточнили, но наотрез отказались печатать книгу. Тогда я отправил роман в издательство, печатавшее совсем другой спектр литературы, в надежде, что Джеймс Лафлин[458] издаст его в New Directions, что тот и сделал.

Дэвид Херберт пригласил нас в Англию и предложил жить в Уилтоне. Пожить в этом прекрасном доме, созерцая его интерьеры, было большой честью. А оттуда мне захотелось поехать в тропики. Только что закончил читать Un Barbare en Asie / «Варвара в Азии» Мишо[459]. Может, поэтому возникло желание отправиться в Азию. Казалось, время самое подходящее. Мы можем сейчас поехать в Англию к Герберту, откуда я могу отправиться на Восток, а Джейн поедет зимовать в Париж.

Перед отъездом из Марокко мы с Джейн отправились «проститься» с Фесом. Там мы встретились с Ахмедом Якуби,