Впрочем, со мной обращались иначе, чем с другими нерасторопными девчонками. Никаких тумаков или попреков. Полагаю, слуги вообще не понимали, как со мной надо обращаться. Но я была очень одинока. Со мной никто не разговаривал, и единственными обращенными ко мне словами были распоряжения что-то подать, принести или почистить. С ней никто не должен разговаривать, — приказала Изабелла. И слуги не смели ее ослушаться. Обитатели кухни старались не встречаться со мной глазами. Стоило мне войти в комнату, как дружеская болтовня и смех немедленно стихали. Все меня старательно избегали, но не потому, что я внушала им антипатию. Просто они опасались наказания.

Итак, моя жизнь превратилась в ад: постоянные ожоги, волдыри и боль в мышцах. Я обнаружила, что не успеваю уворачиваться от вылетающих из очага тлеющих углей и не умею обращаться с горячими горшками. Но я упорно училась и не жаловалась. Да и кому мне было жаловаться? Окружающие меня люди были ни в чем не повинны. Им навязали мое общество. Они и так стоически сносили все мои промахи. Я не позволяла себе плакать даже глубокой ночью, когда подушка смиренно поглотила бы любые посторонние звуки. Никто не должен был меня жалеть. Кроме гордости, у меня ничего не осталось, и я цеплялась за нее, как утопающий за соломинку. Но моя решимость разрушить коварные планы Кларенса только росла и крепла. Я знала, что ни за что не позволю ему разлучить меня с Ричардом и завладеть маминым богатством.

Этому не бывать!

Мистер Хоу считал, что моим мучениям скоро наступит конец, но я не разделяла его оптимизма. Я спрашивала себя, сколько еще меня продержат на кухне? Вероятнее всего, Изабелла и Кларенс ожидали обещанного визита Ричарда, рассчитывая, что он поверит в то, что я по доброй воле покинула Лондон, и помчится искать меня в Тьюксбери, Уорик или еще куда-то, куда ему укажет Кларенс. Но я не была уверена, что даже после отъезда Ричарда Кларенс захочет освободить меня от этой кабалы. «Неужели мне до конца жизни придется влачить столь жалкое существование?» — в отчаянии спрашивала я себя.

Неужели я вообще никому не нужна? Неужели никто меня не хватился?

В одном я была уверена: даже если бы кто-то из моих знакомых меня случайно увидел, он все равно не узнал бы в этой убогой, немытой и нечесаной судомойке с покрытыми шрамами и ожогами руками и перепачканным сажей лицом гордую и элегантную Анну Невилль. Марджери на кухне тоже не появлялась. Она слишком боялась Изабеллу.

На третью ночь своей новой жизни я со стоном опустилась на свой тюфяк и сразу ощутила под ним что-то твердое. Под покровом темноты я заглянула под убогую подстилку. Моя шкатулка! Должно быть, ее передала Марджери, желая напомнить мне, что я не одинока. Я открыла шкатулку и увидела внутри свой часослов. Марджери спасла и его. Я не стала заглядывать под книгу, опасаясь, что содержимое шкатулки напомнит мне о былом счастье и ослабит мою волю. Я и так помнила, что там хранится. Металлическая птичка, с которой я никогда не расставалась, украденные у Ричарда перчатки… Все это не имело почти никакой материальной ценности, но так часто служило мне утешением. Всю ночь я не спала, сжимая в руках шкатулку. Разыщет ли меня Ричард? Когда он появится? А если появится, есть ли у меня хоть малейшая надежда на то, что он меня найдет? Вопросов было много, но ни на один из них я не могла ответить утвердительно. Время шло, и я начинала опасаться, что на все эти вопросы существует лишь один ответ — нет.

Я узнала эту новость из совершенно неожиданного источника.

— Приехал Глостер, миледи, — прошептал мистер Хоу, не шевеля губами и сосредоточенно размешивая густую гороховую похлебку. — Он беседует с моим благородным господином Кларенсом, разрази его гром!

Я изо всех сил вцепилась в край оловянного блюда, чтобы не уронить его на пол. Наконец-то! Но что толку? Ричард здесь, но я ничего не могу поделать. Скоро он все равно уедет, ведь он даже не подозревает, что меня спрятали у него под самым носом. Я покосилась на кухонную дверь. Если я попытаюсь сбежать, успею ли я добраться до гостиной, где находится Ричард, прежде чем меня схватят?

— Даже не думайте об этом, — пробормотал мистер Хоу. — Его светлость Кларенс по всему дому расставил охрану. Вы и шагу не успеете ступить.

Меня охватило отчаяние. Неужели я ничего не могу сделать? Этого не может быть. Возможно, это мой единственный шанс взять судьбу в свои руки, встряхнуть ее и определить ее дальнейший ход? Я должна хотя бы попытаться! Я принялась лихорадочно размышлять над тем, что я могу предпринять.

Ну конечно! У меня под тюфяком все еще лежала шкатулка, в которой под часословом было спрятано то, что могло мне помочь. Наступило время решительных, хотя и опасных действий. Я просто обязана использовать свой шанс, сказала я себе. Уронив блюдо на стол, я покинула кухню под предлогом того, что мне срочно нужно посетить туалет. Когда я вернулась, за засаленным лифом моей блузы были спрятаны роскошные перчатки Ричарда.

— Мистер Хоу, — прошептала я, подходя поближе, якобы для того, чтобы забрать оставленное ранее блюдо, — вы не могли бы кое-что передать его светлости Глостеру? Я вас очень прошу!

Его глаза вспыхнули любопытством. Я не увидела в них отказа.

— Мне очень нужно, чтобы его светлость получил эти перчатки.

Я извлекла перчатки из-за лифа, понимая, что на карту поставлена моя жизнь. Если мистер Хоу откажется, ничто меня уже не спасет… Он наклонил голову и внимательно вгляделся в мое лицо, затем еле заметно кивнул, забрал у меня перчатки и сунул их себе за пояс. В то же мгновение в кухню вбежал мистер Причард.

Все утро повар занимался своими обычными делами, не подавая виду, что между нами что-то произошло. В какой-то момент я заметила, что перчаток за поясом мистера Хоу больше нет. Моя судьба висела на тонкой паутинке надежды на то, что Глостер вспомнит, как я отняла у него эти перчатки, навеки прощаясь с ним в часовне замка Уорик. Он должен их узнать. Он должен меня найти.

День показался мне бесконечным и невероятно тоскливым. Вот уже и вечер.

Моя хитрость не удалась. Никто не пришел мне на выручку.

Скорее всего, Глостер покинул Колд-Харбор, попавшись на удочку Кларенса. Перчатки либо вообще не попали к нему в руки, либо он не узнал их и не вспомнил обстоятельства, при которых расстался с ними. Едва теплившаяся искра надежды угасла. Я обессиленно упала на тюфяк и разрыдалась. «Плевать на гордость! Плевать на то, что мой плач кто-то услышит!» — в отчаянии твердила я.

С лестницы донесся топот бегущих ног. Кто-то споткнулся, затем поскользнулся и громко выругался. В кухню ворвался один из слуг, Джем. Его лицо было искажено смертельным ужасом.

— Мистер Хоу! — задыхаясь, крикнул он. — На нас напали! В доме солдаты!

С припухшими глазами и тяжелой головой я слонялась по кухне, пытаясь приступить к своим ежедневным обязанностям. До меня далеко не сразу дошло значение произнесенных слов. А когда дошло, мой мозг их просто отверг. Мистер Хоу тоже не обратил внимания на Джема, продолжая невозмутимо лепить круглые хлебцы из раскатанного перед ним теста.