— От чего? — спросил Пыёлдин.

— От заблуждений. От очень многих заблуждений отрезвляет и избавляет. Давно сказано… Дело прочно, когда под ним струится кровь. Пусть она струится, Каша… Мы уходим. Не мешай нам.

— Сколько вас?

— Не знаю… Да и тебе не надо этого знать. Уйдем и уйдем. Внизу посчитают. — Старик улыбнулся, показав пару оставшихся зубов. — И потом… Я грешен, Каша, я грешен. И многие из нас грешны… А этот ночной полет что-то с нас снимет… И приземлимся мы немного чище, чем стоим сейчас перед тобой… Прощай, Каша. Не отступай. Об одном просим — не отступай.

Старик помолчал, но, так и не добавив ни слова, повернулся и первым вышел из кабинета. За ним потянулись и остальные.

Пыёлдин тоже вышел в коридор.

Весь проход к дыре действительно был залит лунным светом. От картины, которую увидел Пыёлдин, брала оторопь. По проходу медленно, молча шли люди, доходили до самого края и исчезали. С того места, где остановился Пыёлдин, не было видно, что с ними происходило дальше — взмывали ли они вверх, проваливались вниз или растворялись в голубоватом свечении неба. В их молчании было что-то жутковатое. Небритые, больные, в язвах, бинтах, они лишь кротко взглядывали на Пыёлдина и проходили мимо.

Странное, мистическое единство охватило этих людей, и в какой-то момент Пыёлдин вдруг почувствовал, что и его втягивает в сумрачный коридор, почувствовал, что ему нестерпимо хочется присоединиться к бывшим людям и вместе с ними исчезнуть, раствориться в лунном свете. Не совладав с собой, Пыёлдин шагнул вперед, пытаясь стать в скорбную очередь, но Цернциц развернул его и затолкал в кабинет. Лишь оказавшись в глубоком кресле, Пыёлдин осознал, какой опасности избежал.

— Значит, и так бывает, — не столько произнес, сколько выдохнул он.

— Все бывает, — отозвался Цернциц. — Но вовсе не обязательно во всем участвовать. Достаточно того, что ты стал президентом… Это не менее опасно.

— Представляю, как там, внизу, операторы выискивают кадры, — проговорил Пыёлдин. — Такой кучи мяса они еще не получали…

— Вот и получили, — усмехнулся Цернциц. — Это твой ответ. Пусть думают. Знаешь, какой перезвон сейчас стоит… Все эти Джоны-Шмоны, Биллы-Шмиллы звонят Бобу-Шмобу, он звонит им, заседают советники, помощники, министры…

— Шкурой чуешь?

— Чую. Но я с тобой. И Анжелика с нами.

— Да, — сказала красавица. — Я с вами. Что бы ни случилось.

— Случится, — заверил Цернциц. — Это я вам обещаю. Обязательно случится. И очень скоро.

— Когда? — спросил Пыёлдин.

— Утром.

* * *

И наступило утро.

Пыёлдин подошел к окну, скрестил руки на груди, прижался лбом к холодному стеклу. Город еще спал в объятиях жаркой ночи, а отсюда, из поднебесья, было видно, как светлеет горизонт. И еще до того, как брызнул над землей первый луч солнца, вспыхнул экран телевизора и Камикадзе объявил о победе Пыёлдина. Голос его был осевший, пальцы вздрагивали, а скорбная улыбка была, как никогда, похожа на крысиный оскал.

— Да-да-да, — произнес крысоид, будто не просто сообщал о смерти близкого человека, а убеждал себя в том, что тот все-таки умер. — Да, господа… Как это ни прискорбно, но победил беглый зэк, кровожадный террорист… Пыёлдин Аркадий Константинович… Так теперь зовут нашего президента. Прекрасно сознаю, что меня ждет после этих моих слов, но могу объяснить свою смелость… — Крысоид порылся в кармане, вынул мятую голубую бумажку. — Это билет на самолет, который отлетает через два часа… Наш новый президент по кличке Каша еще не успеет приступить к исполнению своих высоких обязанностей, а я уже буду далеко, очень далеко.

— Дотянемся, — обронил Цернциц.

— А стоит ли, — усомнился Пыёлдин. — Здесь навонял, пусть теперь там немного повоняет.

— Тоже верно, — согласился Цернциц. — Главное он сказал — ты, Каша, теперь президент. И никто уже в этом не может сомневаться. Поздравляю, Каша! Ты победил!

— Ха! — Пыёлдин вскочил и, как в давние времена, когда он был молод, глуп и счастлив, прошелся по кабинету неподражаемой своей походкой. — Раздайся море, говно плывет! — выкрикнул он азартно и весело, шало сверкнув очами. Цернциц укоризненно посмотрел на него, но тоже не смог сдержать улыбки — давно он не видел подельника таким беззаботным, может быть, с тех времен, когда сидели они на разогретой солнцем железнодорожной насыпи и делили вареное яйцо на троих.

Крысоид пропал с экрана, видимо, бросился в аэропорт, пока Пыёлдин не приступил к исполнению президентских обязанностей. Теперь мелькали столицы разных стран, одна другой краше и ухоженнее, а ведущие всех цветов кожи докладывали своим гражданам о победе Пыёлдина.

Потом на экране поочередно возникли физиономии Билла-Шмилла, Коля-Шмоля, Джона-Шмона, Шимона-Шимона… Все они в один голос поздравляли Пыёлдина, выражали надежду на личное знакомство и улыбались так лучезарно, будто сбылась их заветная мечта и теперь наконец они могут встретиться с человеком, к которому так давно стремились.

— Раздайся море, — шептал потрясенный Пыёлдин, никак не ожидавший столь единодушного признания мировой общественностью. Его поздравил даже Боб-Шмоб, заметив, что молодость всегда должна побеждать, иначе остановится жизнь, остановятся прекрасные демократические реформы, которым он отдал лучшие годы своей жизни — с семидесяти восьми до восьмидесяти трех лет. Смахнув набежавшую старческую слезу, Боб-Шмоб помолчал в горестном раздумье, посмотрел в глаза миллионам зрителей, усмехнулся каким-то своим, не для всех доступным мыслям. Понял тогда Пыёлдин, шкура пошла изморозью — именно ему смотрит в глаза Боб-Шмоб. И невольно содрогнулся, когда Боб-Шмоб подмигнул лукавым своим, заплывшим глазом.

— Подмигивает, — сказал Цернциц.

— Вижу.

— Грозится, — добавила Анжелика.

— Вряд ли, — пробормотал Пыёлдин без уверенности. — Чего ему теперь-то грозиться… Раньше надо было.

— Почему… — Цернциц помолчал. — И сейчас можно… В самый раз.

— Но выборы он проиграл! И Билл-Шмилл со всей своей шелупонью уже поздравили меня… Какие могут быть угрозы?

— Есть некоторые сложности…

— Какие?

— Технические.

— Ванька! Перестань темнить! Говори человеческим языком!

— Ты здесь, а он там… В Кремле.

— Ну и что?

— Тебе предстоит как-то перебраться туда… Как-то его оттуда выкурить… Как-то преодолеть расстояние… Все это непросто, Каша.

— Я могу править страной и отсюда.

— Но тогда он останется в Кремле… И все службы останутся в его подчинении. Этого хочет не только он, сами службы хотят, чтобы он оставался президентом.

— Почему?

— Это не вопрос для президента, Каша! Хотят остаться у власти люди, которые этими службами командуют. А если придешь ты… Кто его знает… Наверняка многие полетят. Нет, Каша, отсюда ты править не сможешь. Это банковские стены, торгашеские, в общем-то… Здесь царит власть тайная, как бы даже несуществующая…