— Это так. Но они мало что понимают. Не только у меня, но и у многих других забрали лошадей. Многих погнали на земляные работы, и они не способны ни сбежать, ни рта раскрыть. Их под прицелом винтовок водят на работы, а еще там падают снаряды и убивают не только пруссаков, но и французов. После Седана все стали жалеть военнопленных. Но в плен берут только солдат, а мы-то не солдаты. Нам приходится работать от зари до зари, есть почти не дают, а спим мы в погребах или в домах без окон и дверей, в которых гуляет ветер, ведь двери, ставни и паркет везде сожгли пруссаки. Как вам это? Думаю, их надо на вилы.

Мне часто приходилось слышать о проводимых пруссаками реквизициях. Но мне и в голову не могло прийти, что в нашей стране захватчики возродят настоящее античное рабство. Судя по рассказам нормандца, участь этих несчастных людей была ужасна. Их удерживали силой, заставляли строить оборонительный сооружения, из которых обстреливали их сограждан, трудились они в одних блузах, в которых их забрали из родных деревень, солдаты их били и оскорбляли, а они должны были демонстрировать им покорность и почтение. Работали они в основном в таких местах, которые днем и ночью обстреливали французские пушки из фортов Сен-Дени и Сент-Уан.

— Я бы не стал все это терпеть, если бы у меня не забрали лошадей и повозку, — сказал крестьянин. — Но бросить их я не могу. Ведь я буду разорен. Восемь тысяч франков для меня огромные деньги. Но бывают дни, например, как сегодня, когда меня подмывает махнуть через мост в Понтуазе и убежать к нашим. Не знаю, живы ли еще мои жена и дети. Они, небось, думают, что меня уже нет в живых. Я посылал им письма, но не знаю, доходят ли они.

Проговорив это, он взглянул на меня. В его глазах блестели слезы. Я сказал, что направляюсь в Руан и, если он хочет, могу пройти не через Маньи, а через Этрепаньи, потратив на дорогу лишние два-три часа.

— Если вы и вправду готовы это сделать, — воскликнул он, схватив меня за руку, — то знайте, что не потратите время зря, потому что до Руана вас довезут в коляске. У меня брат в Марине, и он довезет вас до Этерпаньи, а оттуда мой шурин отвезет вас в Руан. Сегодня вторник, 29 ноября, завтра, тридцатого, вы будете в Этерпаньи, а 1 декабря — уже в Руане.

На перекрестке в Эрбле нас остановил патруль. Но у моего нового товарища имелся прусский пропуск, и нас обоих пропустили без проблем.

Перед тем как расстаться со мной в Пьерле, он решил написать несколько слов жене, чтобы, как он выразился, "меня приняли, как подобает".

Вскоре я остался один на дороге, и, поскольку в ушах у меня уже не стоял непрерывный скрип колес, я вновь услышал звуки канонады, доносившиеся со стороны Парижа и не смолкавшие всю ночь. Обстрел велся непрерывно. Выстрелы производились через равные интервалы. Что же там происходило? В какой-то момент я даже решил, что надо возвращаться назад. Но, поразмыслив, я пришел к заключению, что в Париже началась долгожданная крупномасштабная вылазка, и продолжил свой путь на Понтуаз. Впоследствии выяснилось, что обстрел вели войска генерала Винуа, рвавшиеся в направлении Эйя. Задержись я на несколько часов в Экуэне, я бы смог воспользоваться сумятицей боя и проникнуть в Париж.

До Марина я добрался только к вечеру. Брат нормандца принял меня, как близкого друга, но отвезти меня на следующий день в коляске он не мог, потому что у него реквизировали лошадь.

— Придется идти пешком, — сказал он. — Я пойду с вами, потому что в Жизоре вас могут арестовать пруссаки. Там всегда неспокойно. Мы пойдем не через город, а кружным путем.

Нам предстояло пройти с десяток лье, но меня это мало беспокоило. Я был уверен, что к вечеру доберусь до Этерпаньи, а поскольку эта местность не была оккупирована немцами, можно было не сомневаться, что я без труда найду там транспорт до Руана.

В Три-Шато мы свернули с большой дороги и пошли по уходившей вбок тропе, а когда вышли на луга, раскинувшиеся вокруг Эпта, увидели на пастбище корову. Ее охраняли два конных улана с саблями наготове.

— Это корова принца Альбрехта, — сказал мой провожатый. — У принца грудная болезнь, и он ничего не пьет, кроме молока. Корова неотступно следует за ним и в дни побед вместе с ним наступает, а когда дела идут плохо, то с ним же и отступает.

Оставив позади Жизор и не доходя до Бизанкура, мы перебрались через реку.

— Здесь проходило сражение, — сказал провожатый, — и оно надолго останется в памяти. С нашей стороны бились не солдаты, а крестьяне, записавшиеся в национальную гвардию. Всех, кого взяли в плен, пруссаки расстреляли, потому что на них не было военной формы. Похоронили их в Кудре-Сен-Жерме. Нигде поблизости не удалось найти кюре, и поэтому прусский офицер сам прочел отходную молитву. Он нашел ее в католическом молитвеннике. Пруссаки решили, что они напугали всю округу, а на самом деле они всех озлобили. Их тут каждый день убивают десятками. Когда выйдем на большую дорогу, я покажу вам место, где зараз убили 140 пруссаков. Восемьдесят вольных стрелков спрятались в двух огромных телегах, в которые свалили кучи соломы и накрыли брезентом. Пруссаки попытались захватить эти телеги, а вольные стрелки расстреляли их в упор. У пруссаков здесь полно шпионов, но они так и не смогли узнать, чьи это были телеги с лошадьми. Скоро мы дойдем до места, где раньше стояла мельница, на которой пруссаки устроили пост. Туда обычно заходили погреться их солдаты. И вот однажды пришли сменять караульных и обнаружили пустое место. Мельница вместе с солдатами исчезла, словно ее и не было.

С самого утра мы шли без остановки. Мой новый приятель предложил мне зайти на ферму, хозяина которой он хорошо знал. Там нам дали перекусить.

Затем мы двинулись дальше, и по дороге он спросил:

— Вы не заметили, что у хлеба был неприятный вкус?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Потому что на этой ферме в печи сожгли двух пруссаков из тех, что похитили вместе с мельницей.

После этих слов меня сразу затошнило.

— Надо же было их куда-то девать. Если бы нашли их тела, сожгли бы всю округу. Тут уж не было выбора: либо округа, либо пруссаки.

К вечеру мы добрались до