– Все уселись? – спрашивает кто-то, и этот голос, мужской, мягкий, негромкий, кажется мне на редкость знакомым, но я никак не могу вспомнить, кому же он принадлежит. – А теперь включите свет, Кристофер.

Этот голос… Откуда же, черт побери, я так хорошо его знаю?

И когда наконец вспыхивает неяркий свет, высвечивая не семь, а девять лиц, я понимаю, почему этот голос мне знаком. В дальнем углу пикапа сидят Дэл и Шэрон. Я бросаюсь к Шэрон и стискиваю ее руку. Она отвечает столь же горячим рукопожатием, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не броситься ей на шею, хотя мы с ней, по сути дела, едва знакомы.

– Все остальное потом. Время у нас еще будет, – говорит мне Шэрон.

– Дорогая, ты бы занялась их браслетами, – просит ее Дэл, указывая на запястья Джеки, Лин и Изабель. – Ты еще не забыла, как это делается?

Шэрон возмущенно округляет глаза.

– Наших-то девочек я сумела от этого избавить, верно? – И, глядя на меня, она презрительно поясняет: – Ох уж эти мужчины! Вечно считают себя единственными специалистами во всем на свете. – Она смачно целует мужа прямо в губы и обещает: – Не беспокойся, дорогой, я тебя и таким люблю и буду любить до самой твоей смерти. А может, и еще чуточку после.

Она с той же спокойной уверенностью трудится над счетчиком Джеки, с какой Лин делала шимпанзе трепанацию черепа.

– У тебя может немного погудит, девочка, но не говори ни слова, если не хочешь, чтобы мы обе получили изрядный пинок в задницу. Дэл, конечно, молодец, только его ключ не совсем такой, как у тех паршивцев, которые это на тебя надели. Поняла меня? Готова?

Джеки кивает, потом смотрит прямо на меня.

– Все! – В голосе Шэрон явственно звучат победные нотки, и она переходит к Лин.

А Джеки произносит свои первые слова – точно такие, каких я и ожидала:

– Вот ведь хренотень! Это дерьмо куда хуже той гребаной безмолвной медитации, которой я так увлекалась лет двадцать назад!

«Моя прежняя Джеко», – с удовольствием думаю я, и мы с ней начинаем разговор – настоящий разговор впервые за два десятка лет.

К тому времени, как пикап сворачивает на грязную проселочную дорогу, притворяющуюся подъездной дорожкой, ведущей к ферме, Дэл и Шэрон успевают вкратце набросать нам картину происходящего: все это связано с успешными действиями По, который, работая под прикрытием, сумел инсценировать арест Дэла и вызволить Стивена.

– Последнее как раз оказалось не так уж сложно, – поясняет Шэрон. – Мальчик находился в здании лаборатории, всего на один этаж ниже вас, и там вместе с ним сидели еще несколько армейских ребят, которым показалось, что они запросто сумеют захватить все здание. Конечно, ничего у них не вышло. Оно и понятно: у этих ребятишек куда больше мускулов, чем мозгов. – Она бросает насмешливый взгляд на Петроски, но тот тупо смотрит прямо перед собой куда-то в воздух. – Извини, солдат. Я не тебя имела в виду.

Между прочим, глаза у нее непроизвольно съезжают куда-то вверх и чуть влево, и мне совершенно ясно, что она имела в виду, разумеется, и Петроски.

– Сержант вел себя просто отлично, Шэрон. – Мне хочется заступиться за парня, и в глазах Петроски вспыхивает благодарность.

По глушит мотор и обходит машину, чтобы выпустить нас. Когда он помогает Лин спуститься на землю, ее крошечная ручка целиком исчезает в его лапе. Вместе они вообще являют собой довольно забавную картинку, прямо кадр из фильма о Кинг-Конге. Лоренцо, выпрыгнув наружу, протягивает мне навстречу обе руки.

– Джин?

В застывшей ночной темноте голос Патрика звучит неожиданно резко, я вздрагиваю и, не удержавшись, падаю прямо в объятия Лоренцо. Впрочем, я тут же высвобождаюсь из этих объятий и бреду через дорогу к своему мужу, испытывая жуткое ощущение раздвоенности; две одинаковые силы словно тянут меня одновременно в разные стороны, и я вот-вот попросту разорвусь пополам.

– Слава богу, детка, – говорит Патрик, наклоняясь и крепко меня обнимая. А тут еще и Стивен появляется, и мы надолго застываем в тройном объятии, так что По приходится нас разъединять.

– Потом, потом, – приговаривает он. – Немного попозже. Кое-кому еще предстоит очень долгая ночь.

Моя долгая ночь, впрочем, начинается с беглого осмотра трех маленьких родных тел; все трое моих детей крепко спят на надувных матрасах в гостиной Шэрон. Минутку посмотрев на них, я тоже падаю ничком на матрас рядом с Соней и почти мгновенно погружаюсь в сон. Последнее, что я чувствую, это хрупкие ребрышки моей девочки, спокойно приподнимающиеся и опускающиеся в такт дыханию. А последнее, что я слышу, это голос По, излагающего на кухне план моего спасения.

Вот как все происходит в тот последний день.

Патрик целует нас на прощанье, сперва близнецов, потом Соню, потом меня и, наконец, Стивена. Стивену он всегда уделял больше внимания, чем остальным детям. Наверное, думаю я, невозможно забыть рождение твоего первенца. И не то чтобы ты любил его сильней других, просто связь с ним иная, первородная. Когда Патрик уезжает, увозя в портфеле ту самую пробирку, я радуюсь, что у нас больше нет собаки. Как-то раз мы ее завели – это была ужасно смешная помесь колли, бигля и овчарки, – и она с мрачным видом сидела на коврике у двери весь день, поджидая Патрика. Сидела с той минуты, как за Патриком закрывалась дверь, и до того счастливого мгновения, когда он вечером возвращался. Не думаю, что сейчас мне было бы под силу смотреть на такую собаку, напряженно ждущую возвращения хозяина.

Мне и самой будет невыносимо тяжело ждать возвращения Патрика.

Все те минуты и часы, которые проходят после того, как машина Патрика растворяется в предрассветной мгле и перестает быть виден даже свет задних фонарей, кажутся мне неким фильмом, который я без конца прокручиваю в памяти, пока дети дерутся из-за последнего шоколадного печенья, испеченного Шэрон, а Соня весьма уверенно объясняет братьям, что ей отлично известна их привычка вечно пытаться смухлевать при игре в карты. И все это время полупустая кофейная кружка Патрика стоит на кухонной стойке в чужой кухне, и кофе постепенно испаряется, превращаясь в густую коричневую жижу. Мне по-прежнему кажется, что этот дешевый американский кофе попахивает дерьмом, но пью я его все-таки почти с наслаждением.

– Я на минутку прилягу, – говорю я Шэрон, которая готовит завтрак для дюжины голодных людей, и она машет мне рукой – мол, иди, иди, – и вид у нее серьезный и понимающий. Она предлагает мне устроиться в ее комнате, если хочу, и я ухожу туда, прихватив с собой кружку с недопитым кофе. В этой комнате мне все кажется незнакомым; жалюзи на окнах спущены, потолочный вентилятор монотонно мурлычет свою колыбельную, я ложусь и представляю себе, как Патрик останавливается у ворот, где стоит охрана, вытаскивает удостоверение личности и показывает его сотруднику безопасности, у которого в ухе просто белая «ракушка» телефона, хотя вполне могла бы быть и повязка на рукаве с вышитыми буквами SS. Затем Патрик заезжает внутрь, паркуется и, как мне кажется, смотрит в небо, где на востоке уже видна светлая полоска и скоро солнечный свет пробьется сквозь ночную тьму.