Алекс шагнул навстречу Китти и взял ее за плечи:

— Это твои деньги, и возвращать их покупателям не имеет никакого смысла. Даже если они узнают, что ты не… цены только возрастут, потому что все будут знать тебя как актрису, чьи автографы вздорожали ого-го как в тот день, когда ее посчитали умершей, и так далее… Такая вот тут механика. Возьми их, Китти. Возьми и уезжай куда подальше.

— Интересный аргумент. — Китти лизнула пальчик и вытерла уголок левого глаза Алекса. — Пожалуй, можно с ним согласиться. Ну и… что теперь делать? Хорошо, я беру эти деньги. Естественно, за вычетом твоих десяти процентов. — Китти улыбнулась. Алекс улыбнулся ей в ответ.

— Я их уже забрал. Около пятнадцати тысяч. Спасибо.

— Какой ты у нас хороший мальчик! — Она погладила его по щеке. — Я так рада, что мы встретились. Ты реалист, как и я. Это хорошо. Убиваешь меня, а потом воскрешаешь. Так что ты прощен.

Китти перекрестилась, поцеловала кончики своих пальцев и протянула руку, чтобы взъерошить его волосы.

— Ты остаешься? Уезжаешь? — спросил Алекс.

— Я остаюсь, — Китти словно приняла решение, произнося эти слова, — на неделю или, может, на две. Только не пугайся и ни о чем не беспокойся: теперь, когда я не стеснена в средствах, можно и освободить твою спальню. Сервис здесь оставляет желать лучшего. И Люсия с Грейс вот-вот жить не смогут друг без друга, надо их разделить.

Алекс поцеловал руку Китти.

Эстер закусила губу, и слеза, скатившись с ее переносицы, после непродолжительного путешествия повисла на кончике носа.

— Ну, — вздохнула Эстер, — надо кому-то куда-то позвонить, чтобы все встало на свои места, а мне нужны ключи от машины, если я хочу хоть когда-то попасть в свой долбаный колледж…

— Я вас покидаю, — объявила Китти, по-актерски подмигнув и намекая, что не хочет им мешать. Уже в дверях она промолвила: — У тебя ведь сегодня вечером еще одно важное событие, да?

Алекс, загипнотизированный взглядом Эстер, только молча кивнул.

— Как ни печально, я прийти не смогу, — сообщила Китти. — Думаю, священник меня убьет. Но, может, мы потом где-нибудь поужинаем, хм-м-м? Да, хорошо бы.

Она ушла.

Эстер перестала сверлить Алекса взглядом и перевела взор на потолок:

— Ну и… Мне нужны ключи, чтобы…

— Ты думаешь, я для одного себя старался? Это тебя мучает?

— Не знаю. — Она закрыла лицо руками, чтобы остановить слезы, но продолжала всхлипывать. — Сейчас это не имеет никакого значения.

— Ты думаешь, я прославиться захотел? Что-то вроде этого? Да?

Эстер стиснула зубы, но сквозь них прорвались сдавленные отрывистые выкрики:

— Дело не в том, что я думаю про твои автографы. Как с той девчонкой на твоем диване — суть не в том, что ты с ней делал или не делал. А в том, что я чувствую. В том, что ты заставляешь людей чувствовать. Понимаешь? Я ложусь на операцию, а ты тут с какой-то девчонкой. И что ты думал, я буду чувствовать?

Ему отчаянно захотелось погладить ее по головке, притянуть к себе. Прекратить этот никому не нужный разговор. Пусть между ними снова возникнет влечение, любовь. Он уже готов был протянуть руку, но прикасаться к женщине в такой момент непозволительно, даже если на девять десятых уверен, что хочешь этого сильнее всего на свете. Оставалось только пойти на хитрость.

— Слушай, — он сделал выразительный жест, — мы вместе уже десять лет. Понимаешь? Как ты могла такое обо мне подумать?

Она обругала его и обвинила во вранье, но он продолжал гнуть свою линию. Ничего нового в его аргументах не было. Такие перепалки частенько случались между ними в последние шесть лет. Она твердила свое, он — свое. Такими уж стали их отношения: каждый талдычил что хотел, пока слова не иссякали и оставались только жесты.

— Похоже, ты думаешь, — вспылил Алекс, — что я аморальный тип, да? Хуже помоечной крысы? Или что-то вроде этого?

— Нечего мне про мораль заливать, — весомо возразила Эстер. — Никакой моралью тут и не пахло.

Она кивнула три раза самой себе, словно давая утвердительный ответ на чей-то непроизнесенный вопрос. И вышла из комнаты. Что-то внутри Алекса куда-то прорвалось, словно открылась заглушка. Или так уходит любовь? Сейчас уходит? Реле сработало? И настал день, после которого не двое бойцов будут воевать с пластиковыми подлокотниками в машине, и разными ханжами, и умниками, и теликом, и чревоугодием, и трехслойными упаковками, и опросами потребителей, и дешевенькими песенками о любви, и заорганизованными религиями, — теперь ему предстоит вести эту борьбу одному? Придется делать все соло? Этот дамоклов меч висел над ним уже несколько лет. Иногда ему самому хотелось поставить точку в их отношениях. А чаще его охватывал панический страх. На этот раз у него только добавилось адреналина в крови, и он решил не лезть в бутылку. Окликнул Эстер. Громко. Еще раз. Неужели правда? Неужели конец?

— Мы обе все еще живы и все еще здесь, — промолвила она устало и еще более уверенно. — Конец выглядит более… дурацким. Это как кинжал, как пузырек с ядом. Или застрелиться. На сегодня хватит, о’кей? А больше пока ничего тебе, Тандем, сказать не могу. Потом обсудим.

Она обошла его, спустилась на несколько ступенек и замерла. Глаза ее чуть смягчились.

— Слушай, беби, — сказала она, — прими душ. От тебя просто воняет. И сходи к Адамчику. Газеты я возьму на себя. Потом приду на службу. А после встретимся с Китти. Только уйди с глаз моих долой, из дома, хоть ненадолго.

Значит, пронесло. Пока пронесло.

2

Не воспользовавшись советом Эстер — его интересовало, как далеко он может заехать, когда от него так несет, — Алекс сел на автобус до синагоги в Малберри и устроился на переднем сиденье, вспомнил, как в детстве ему казалось, будто он так летит над дорогой.

— Значит, пронесло! — крикнул он послушно покупавшим билеты пассажирам. — Пока пронесло!

— С добрым утречком, людям и уточкам! — поприветствовал он священника.

— Шел бы лучше работать, — посоветовал ему пожилой человек в автобусе.

— ПРИВЕТ, КРАСАВИЦА! — заорал он, высунув руку в окно и помахав проходившей школьнице.

— Отвали, Гумберт, — ответила она, обнаруживая знакомство с «Лолитой», и поправила рюкзачок на спине, чтобы удобнее было отсалютовать ему двумя пальцами.

Он вышел на Малберри-Сентрал и спросил двух хасидов, как пройти к прогрессивной синагоге. На него посмотрели с жалостью, но дорогу объяснили. Напевая песню «Река-батюшка»[106], которую считал самой подходящей для того, чтобы втереться к кому-нибудь в доверие, он прошел по усыпанным листьями улицам Малберри. Хасиды его не то по запаху чуяли, не то просто знали. Как из-под земли на каждом шагу вырастали. Давали ему понять, что он сорная трава на этой земле. Словно просвечивали рентгеновскими лучами его заблудшую душу, его перебродившую веру. Наконец Алекс решил перейти из обороны в атаку. Стал махать им руками, и это возымело действие. На душе у него полегчало. Приветствовал их дружески, с открытым сердцем. И у кого бы хватило смелости никак ему не ответить?