– Эдди семь, Уэйд, – с горькой усмешкой продолжаю я. – Напомни мне тот чертов раз за всю его жизнь, когда ты меня не подвел!

Это во мне говорит водка. Это во мне говорит разочарование. Моя поездка ни к чему не привела, и мне придется признаться Келли, Бабче и даже Уэйду, что я потерпела неудачу. Как бы то ни было, слова произнесены, их не получится взять назад, и они слишком далеко выходят за рамки приемлемого. Я наблюдаю на экране, как глаза Уэйда расширяются от потрясения и глубокой обиды, которую нечасто можно увидеть у него на лице. Я все еще зла, но это не значит, что я не сожалею о сказанном. Однако ничего изменить нельзя, и поэтому мы оба просто смотрим в объективы наших камер в напряженной, неловкой тишине. Настала очередь Уэйда попытаться взять себя в руки, и ему это удается. Теперь он говорит спокойно и ровно.

– Я собираюсь спуститься вниз, – начинает он. – Я собираюсь пойти проверить, как там Эдисон, и извиниться перед Паскаль. Я собираюсь спасти суп. Я собираюсь заняться стиркой. И, наконец, я собираюсь погрязнуть в вечерней рутине и постараться подготовиться к завтрашнему школьному дню. – Он делает глубокий вдох и добавляет: – Чего я не собираюсь делать, так это вступать с тобой в перепалку по фейстайму. И думаю, что сегодня вечером тебе не стоит говорить с Эдди. У него сейчас довольно хрупкое настроение, и есть вероятность, что от этого будет только хуже.

Я даю отбой, даже не попрощавшись, зарываюсь лицом в подушку и рыдаю. Внезапно мне приходит в голову, что я еще не позвонила маме, чтобы поинтересоваться состоянием Бабчи. Поэтому я выпиваю немного воды, завариваю чашку кофе и какое-то время смотрю телевизор, чтобы привести в норму свой голос и дать время остыть эмоциям.

Чтобы мама не увидела мое расстроенное лицо, я не включаю видеосвязь. Она отвечает сразу, после первого гудка.

– Я не могу долго говорить, Элис.

– Что стряслось?!

– Бабча потеряла сознание несколько часов назад, и ее перевели в отделение интенсивной терапии, – сообщает мама. Я слышу безысходность в ее голосе, когда она бормочет: – Я жду невролога, но он по соседству с другим пациентом уже в течение получаса, черт возьми. По словам медсестры, это был еще один микроинсульт. Она утверждает, что подобное не редкость для людей такого возраста, но вызывает беспокойство, что это продолжает происходить…

– Но сейчас Бабча в порядке?

– Она не в порядке, Элис! – резко отвечает мама. – Я думаю, нам пришло время признать, что дни, когда она была в порядке, прошли.

Я сознаю, что время, когда Бабча с нами, подходит к концу. Иначе зачем бы мне быть в Польше в этой погоне за дикими гусями? Но услышав, как мама вслух произносит это, я готова расплакаться.

– Ты можешь написать мне, когда точно выяснишь, что происходит? – выдавливаю я из себя.

– Элис… – Я слышу извинение в голосе мамы, хотя, зная ее слишком хорошо, понимаю, что с большой вероятностью за этим все равно последует какая-то резкость, а я просто не смогу сейчас справиться еще и с этим.

– Мне нужно идти, – говорю я поспешно. – Просто напиши мне, хорошо?

И во второй раз за сегодняшний день я резко обрываю разговор с человеком, которого люблю.

Двадцать минут спустя я все еще всхлипываю, когда приходит сообщение от мамы.

«Хорошая новость в том, что сегодня было небольшое кровоизлияние и новых повреждений нет, но состояние Бабчи больше не считается стабильным. Доктор Чанг наконец организует для меня переводчика. Она хочет поговорить с Бабчой о том, готова ли та подписать согласие об отказе от реанимации».

Затем спустя пару секунд, пока я пытаюсь написать ответ, приходит еще одно сообщение:

«Кстати, твой отец прибыл несколько минут назад. Надеюсь, ты не имеешь к этому отношения? Возможно, он не единственный, кому следует подумать о том, чтобы вернуться домой пораньше».

– Я думаю об этом, мама, – шепчу я в пустоту гостиничного номера. – Если честно, это почти все, о чем я сейчас могу думать.

Глава 35

Алина

Мне казалось, что я буду в ужасе, когда в следующей точке нашего пути начнется загрузка грузовика. Несомненно, это будет самый опасный в череде подобных моментов. Но, слушая смех и шутки нацистских солдат, занимающихся погрузкой, я ощутила вовсе не ужас, а гнев. Я полагала, что мы находимся в Освенциме, и это означало, что мои родители, вероятно, где-то поблизости.

Возможно, это те же люди, которые увели моих родителей! Возможно, это те же люди, которые уничтожили семью Саула!

Сама того не ожидая, я пришла в неописуемое бешенство. Годы оккупации измотали меня настолько, что я почти разучилась возмущаться. Свирепая, убийственная ярость захлестнула меня из-за беззаботно звенящего смеха, особенно когда я осознала, что Саул, сидящий позади меня, все слышит и, скорее всего, задается теми же самыми вопросами. Я завела руку за спину, сильно сжала плечо Саула и миг спустя почувствовала его дрожащую руку поверх моей.

Чуть позже мы услышали, как закрылась дверь в кабину и снова заработал мотор.

После этого время потеряло всякий смысл. По большей части мы с Саулом сидели в полной тишине, двигаясь только по необходимости или чтобы размять онемевшее тело. В чемодане были банки, наполненные водой, и по мере того, как они пустели, мы неуклюже приспосабливали их под наши отходы. Я упаковала печенье из нашего последнего пайка, немного варенья и кусок хлеба, который мама успела испечь до того, как ее забрали. По меркам Саула, было бы настоящим подарком, если бы этого хватило на несколько дней. Я думала, что проголодаюсь, но на самом деле мне приходилось время от времени заставлять себя есть, и когда Саул не отвечал на мои предложения еды и воды, мне требовалось много усилий, чтобы извернуться и суметь поднести банки и хлеб к его губам. Этот мужчина был ходячим скелетом. Я знала, что ему никак нельзя подолгу обходиться без пищи, и поэтому я кормила его, как младенца.

Всю дорогу я постоянно ощущала страх, удушье, скорбь по своим родителям, тоску по Томашу, зуд от гипса и боль от заноз, что впивались в оголенные участки моей кожи, стоило случайно коснуться деревянной поверхности ящика. Казалось, что в мире не осталось ничего, кроме моих страданий. Иногда грузовик замедлялся или останавливался, слышались голоса, и в эти минуты я была готова принять неизбежное.