А против таких, как Рибьер — придется опереться и на толпу. Ради будущего торжества свободы — примерить шапку Дуче. Надеюсь, что кончу я не так, как он?

Обращение к нации — французы! Левые, или правые, вы прежде всего граждане Прекрасной Франции. И если экстремистам нужны великие потрясения — то нам нужна Великая Франция, сильная, богатая, свободная.

Лидия Чуковская. Ленинград, октябрь 1950.

Это был ад. Проклятие. Крах всех надежд.

Американцы сдулись. Слились. Оказались слабаками. Их прогнали по Пекину, как диких животных — и теперь, без сомнения, сгноят в Гулаге. А единственный их Вождь, генерал Макартур — сломался и покончил с собой, не желая слышать про этот позор! Америка пошла на мир, уступив СССР по всем пунктам — признав советские захваты в Норвегии, Маньчжурии, Корее, Китае. Или же, свободные страны ценят жизни своих граждан куда больше, чем диктатуры? Не хочется думать, что Соединенные Штаты, надежда и опора демократии — оказались нацией трусов!

А здесь празднуют победу. Только салюта не хватает — а так, счастливые лица, радость, иллюминация вместо затемнения. Девушки, в лучших нарядах, под руку с офицерами — на взгляд Лиды, заняться проституцией было более нравственно, чем восторгаться героями-победителями этой войны. Уж лучше американские бомбы на этот проклятый город, и пепел, и трупы — чем эта постылая работа в госпитале, и шестиместная комната в общаге! Даже не медсестрой или фельдшером — а чем-то между уборщицей и санитаркой. И ни минуты побыть наедине с собой — разве что по улицам болтаться, так холодно уже и мокро. Скорее бы вернулась Анна Андреевна, тогда можно у нее пожить!

— Чуковская! К начальнику тебя.

Что-о? Господи за что мне такое наказание! Мы тут как крепостные — даже место работы не выбираем, вот захотелось кому-то — и тебя как вещь, взяли и переставили на другой участок. И ведь не отказаться — в статусе «принудительно трудоустроенной» за это сразу статья, и на 101й километр, ну а там, в сельскую больницу распределят! Ничего, мрази большевистские, вам это все припомнится!

Это был даже не госпиталь — а дурдом! Со стальными дверями, и рослыми злыми санитарами (и санитарками, в женском отделении), низкие потолки словно давили на голову. А работа та же — вымой, принеси, убери. Хождение по кругам ада. Господи, дай мне силы это перенести!

Хотя и в Бога Лидочка не слишком верила. После того как Церковь (причем не только в Москве, но и в Риме!) пошла на сговор с безбожным коммунистическим режимом. Променяли Веру на пирог!

— Чуковская! Сегодня тебе — убирать в блоке два-сто.

Судя по номеру, второй этаж. Но в общем коридоре не было палат с таким номером — оказалось, надо спуститься на первый, пройти по лабиринту коридоров, и в конце, подняться по узкой лестнице. В предбаннике у стола с телефоном читала книжку дежурная медсестра. Стальная дверь, за ней коридорчик, всего две палаты с номерами 101 и 102, и санузел.

— Из сто второй вчера увезли. В сто первой пока живая. В разговоры не вступать — вообще, подруга, чем меньше ты будешь смотреть и запоминать, тем лучше для тебя. Если что — меня зови.

Лиду удивило, с каким равнодушием сестра сказала, «пока живая». Дверь захлопнулась со звуком, будто щелкнул затвор. Окон не было, тускло горели слабые лампочки — а еще, стоял запах, хорошо знакомый по госпиталю: крови, гнилого мяса и смерти. Подавляя брезгливость, Лида прошла к раковине, налила в ведро воды, намочила тряпку. Быстро пройтись по полу, и назад — вряд ли тут будут сильно придираться к качеству работы?

— Кто тут? Ты новенькая? Я тебя не знаю.

Тело на кровати — женщина, судя по голосу, молодая. Лицо в ужасных кровавых язвах — увидев, Лида еле сдержала тошноту. А вдруг это заразно — близко не подходить!

— Маняша, из соседней, жива еще?

Лида отрицательно мотнула головой.

— Отмучилась, значит. Скоро и мне. Не бойся, не заражу. Это не инфекция.

Лида пожала плечами. Странно — женщина вовсе не была похожа на сумасшедшую, уж на них Лидочка уже успела насмотреться. Но тогда — что она делает здесь?

— Я — Полина Осипова. Ты что, не знаешь? А в тридцать четвертом мой портрет в «Правде» был, на передовице! Я была делегатом Семнадцатого съезда. Орденоносец, коммунистка. А до того — в двадцатом, выводила в расход белых гадов! С девяносто восьмого года я — ты мне не веришь? А зря!

Поверить было трудно — даже с обезображенным лицом, женщине явно нельзя было дать пятьдесят два года! Может это и есть ее диагноз — кто-то себя Наполеоном мнит, а кто-то делегаткой съезда? Но отчего тогда секретность и отдельная палата? Или большевики боятся дискредитации Советской Власти — а в самом деле, отчего всяких там, в палатах хватает, но вот ни одного «товарища Сталина» нет? Наверное оттого, что такого пациента бы не в дурку повезли а сразу в «Кресты»?

— А в вечную жизнь и молодость веришь? — спросила женщина — и правильно, что нет. А я вот поверила, и согласилась. Теперь подыхаю — отработанным материалом! А так хотелось увидеть — победу коммунизма и всемирный СССР! Завтра, или послезавтра умру — видела уже, как это происходит. На лицо мое смотришь — а внутри у меня то же самое. Если тебя когда-нибудь к вышке приговорят, и предложат, медицинские эксперименты взамен — не соглашайся ни за что. От пули помирать, оно куда легче. А я ведь по накатанной шла, не подопытной — те передо мной были, на которых проверяли. Думали, что нашли путь — а оказалось, лишь срок чуть дольше. И мозг сгнивает последним — так что я сейчас в здравом уме, и почти до самого конца так буду. Господи, за что — вот никогда не верила, что ты есть, но неужели правда? И не может одна душа в двух телах сразу существовать!

Лида колебалась — бежать, зовя санитарку, или остаться послушать еще? Любопытство все же взяло верх.

— Я все равно сдохну, мне терять нечего — сказала Полина, как обрубив концы — тебе расскажу, слушай. Пусть люди знают. Господи, я, коммунистка со стажем, к тебе обращаюсь! Если согрешили мы против того, что тобой заведено, прости! А ты — с тем, что я расскажу, делай что хочешь! Ты образованная вообще?

— Высшее у меня — ответила Лида — литературное. А здесь оказалась — долгая история.

Не надо — про наказание, и исключение из Союза! А вдруг тогда эта большевичка замкнется — враг! И ничего не скажет.

— У англичанина Стивенсона есть, про Джекила и Хайда — сказала Полина — так это правда. Есть такое, что тебя или меня можно «переписать». Память, характер — все! — в новое тело. Как содержимое книги на новую бумагу. Отчего, ты думаешь, я здесь лежу — а где еще в мозгах копаться? Причем умение это — не отсюда! Слухи ходили разные — и про людей из будущего, и про марсиан, и даже про нечистую силу — но все сходились, что это нам передали. А люди ли, и с какой целью — не знаю!

Лида слушала, затаив дыхание — это казалось невероятным! Что можно, оказывается, «подселиться» в мозг к кому угодно — и все его секреты тотчас станут известны. Причем если этот второй — Полина назвала его «всадником» — будет просыпаться лишь на короткое время, то первый, носитель, будет и не подозревать, что стал невольным шпионом, какое поле для иностранной разведки! А еще, можно при «подселении» и возвращении, быстро обучаться, заимствуя готовые чужие знания и опыт. А главное — казалось бы, открывается дорога к бессмертию: если время от времени «переписываться» в новое, молодое тело — конечно, при этом личность прежнего владельца приходится уничтожать!