— Это весьма неразумно, — сказал хмуро Роджер.

— Не более, чем похоронить себя в деревенской глуши. Я нахожусь там, где мне и положено быть. Рядом со своим мужем. — Ксения указала на сверток. — Это ведь он? — Она перекрестилась.

— Да, — подтвердил Роджер и добавил: — Он жив.

Она подошла ближе.

— Он выживет?

Роджер взглянул ей в глаза.

— Выживет, да. Он жестоко изранен, но все обойдется. Не тревожьтесь о нем, подумайте о себе. Муж ваш уже вне опасности, а вам она все еще угрожает. Чтобы ее избежать, вам необходимо уехать, пусть даже в сельскую глушь. — Он помолчал и прибавил для верности: — Не сомневайтесь, то же самое сказал бы вам и мой господин.

— Уехать? — переспросила она. — Да, разумеется. — Глаза ее просветлели. — Однако не под Владимир — искать милости у безусловно добрых, но чужих мне людей. Я еду с вами. — Ксения с вызовом посмотрела на Роджера. — Я не брошу его.

— Что? — Роджер так изумился, что едва не сронил с плеча свою ношу.

— Осторожнее, Роджер, — сказала Ксения и повторила: — Я не брошу его. Я слишком хорошо знаю, что значит быть брошенной в роковые минуты. Я не оставлю его. И не проси.

Роджер открыл было рот, чтобы дать глупой женщине достойную отповедь, но что-то в ее позе и в выражении глаз остановило его.

— Ладно, — сказал он с большой неохотой. — Раз уж вы здесь, пусть все идет, как идет.

* * *

Письмо Петра Григорьевича Смольникова к государю, втайне продиктованное им отцу Илье в часовне Святых Гиппарха и Филофея.[13]

«Всемилостивый государь наш, Федор Иванович! К тебе обращается твой ревностный слуга Петр Сергеевич Смольников, искренно убежденный в том, что у него есть резоны обеспокоить тебя.

Преданному радетелю твоему в прошлом довелось четырежды защищать этот город, пока монгольские стрелы не лишили его глаз, но он по-прежнему не намерен сидеть сложа руки, когда рядом с ним вызревает измена.

Да будет ведомо тебе, батюшка, что князь Анастасий Сергеевич Шуйский подобрал меня в моей немощи и предоставил мне кров и стол. Сознавая себя обязанным ему по гроб жизни, я никогда не решился бы донести на него, если бы не считал превыше всего, кроме твердости в вере Христовой, служение долгу. Я ведь присягал когда-то на верность отцу твоему, великому государю всея Руси, — стало быть, эта присяга распространяется и на тебя, ибо ты теперь единственная опора отчизны. А потому с великой печалью спешу сообщить, что мой благодетель, благородный князь Анастасий Сергеевич Шуйский, забыл о честном служении тебе и отечеству во имя собственных честолюбивых стремлений и, если будет в том надобность, не раздумывая, посягнет и на твою жизнь.

Это верно, я слеп, но не глух, и Господь все еще поддерживает меня в добром здравии. Мой слух обострен настолько, что мне ведомо обо всем, что творится в доме моего покровителя, и события последнего года свидетельствуют о неуклонном схождении князя на кривые пути.

Началось с того, что к нему нет-нет да и стал захаживать его двоюродный брат Василий Андреевич, и из их разговоров я понял, что оба мечтают воссесть на твой трон, к чему ими прилагается немало усилий. Оба брата не в меру честолюбивы, хитры, оба пользуются услугами соглядатаев и других недостойных людишек, дабы окоротить в своих притязаниях других не менее ретиво стремящихся к власти бояр. Нередко они действуют один против другого, причем каждый надеется, что именно его поддержит семья, состоящая из столь же неугомонных и дерзостных в замыслах Шуйских.

Не могу даже счесть, сколь часто я просыпался среди ночи, дабы прислушаться к приглушенным переговорам Анастасия Сергеевича с его наймитами всех сортов и мастей и с ужасом для себя убедиться, что планы их заходят весьма и весьма далеко. В ночь, когда мне стало доподлинно ясно, что замышляется ни много ни мало как дворцовый переворот, я пал пред иконами на колени и смиренно просил Господа дать мне знак, что все это просто шутка, ошибка. Но никакого знака не получил.

И я словно прозрел! Я вдруг осознал, что Анастасий Сергеевич и впрямь — с помощью Василия Андреевича или без оной — вознамерился, батюшка, отобрать у тебя твой престол. Как ветеран многих битв и преданный родине воин, я не могу долее это скрывать и потому умоляю тебя, государь, установи за всеми Шуйскими постоянную слежку, дабы предотвратить несчастья, какие они могут навлечь на нашу многострадальную Русь. Они мечтают разграбить ее и растоптать, подобно монголам, и охотно будут способствовать нашествию любых иноземцев, лишь бы те возвеличили кого-то из них.

Ежедневно моля Господа явить тебе, Федор Иванович, свою милость, клянусь перед иконами, взирающими сейчас на меня, что все сказанное здесь истинно.

Петр Григорьевич Смольников.

В день Святой Симфрозы и семи ее сыновей.

Записано в точности рукой смиренного служителя Божьего отца Ильи».

Лицо отца Погнера омрачилось, когда он взглянул на письмо, лежавшее на столе Годунова.

— Как вы смеете в чем-то меня обвинять, вы, русский варвар? — взорвался он, уже не заботясь о выборе выражений.

— Мы более неуклонно следуем христианскому учению, чем римляне, — возразил спокойно Борис. — Но в данном случае это несущественно. Мы здесь не для богословских споров. Нам предстоит раскрыть заговор.

— Это меня не касается, — отрезал иезуит. — Я нахожусь в этой Богом забытой стране по приказу короля Стефана Польского и государю вашему не служу.

— Как бы там ни было, — сказал Борис, игнорируя нелестный эпитет, каким католик осмелился наградить его родину, — заговор налицо, и, похоже, вы — его соучастник. — Он поворошил бумаги, разбросанные по столу. — Вот донесения, указующие на это. Они составлены под присягой, их представят царю, а он уж сам решит, что делать с вами. — Его тонкие губы презрительно искривились. — А пока я считаю необходимым довести до вашего сведения, что к королю Стефану направлен гонец с депешей, в которой подробно рассказано обо всем, что вы тут творили в последнее время. Надеюсь, он тоже сделает надлежащие выводы относительно вас.

— А этот гонец отправлен вместе с верховыми, погнавшимися за Ракоци? — язвительно поинтересовался отец Погнер. — Тогда дело затянется — те вряд ли станут спешить. — Он испустил скрипучий смешок, потом вкрадчиво осведомился: — Получены ли от них какие-либо известия? Пойман ваш друг-шарлатан или нет?

Борис по-прежнему пропускал колкости отца Погнера мимо ушей.

— У нас пока нет известий о местонахождении графа, — сказал он ровным тоном. — Но это не имеет значения. В напраслине, на него возведенной, повинны в огромной степени вы, за что вам придется ответить. Вы настраивали против этого достойного человека как своих подчиненных, так и многих именитых бояр, вы пользовались любой возможностью представить его действия в самом чудовищном свете, чем не только скомпрометировали польского короля, но и бросили тень на нашего почившего государя. — Годунов поднялся со стула и посмотрел отцу Погнеру прямо в глаза. — Такое не спускается никому. Благодарите судьбу, что вы польский посол и к тому же священнослужитель, иначе вас ожидало бы наказание гораздо более строгое, чем то, к какому был приговорен человек, которого вы оклеветали.