— Это письмо при вас? — спросил Людовик.

— Да, государь.

— Дайте его мне!

Сен-Жермен вынул из кармана жилетки портмоне удивительной работы, усыпанное бриллиантами. Он раскрыл портмоне, вынул пергамент с королевской печатью Валуа и подал его королю. Людовик XV развернул пергамент и пробежал его глазами, потом, обернувшись к маркизе Помпадур, прочел вслух:

— «Я доволен тем, что сделал мой верный подданный, граф де Сен-Жермен. ФРАНЦИСК».

— Это почерк, — сказал Людовик XV, обращаясь к графу, — действительно Франциска I. У меня есть его письма, которые я часто читал и которые не оставляют во мне ни малейшего сомнения. Я не понимаю только, как это письмо могло быть написано вам.

— Почему же, ваше величество?

— Потому что оно написано 10 января 1515 года, а теперь 26 апреля 1745-го.

— Государь, вот другое письмо, которое написал мне в 1580-м Мишель Монтень, шестьдесят пять лет спустя после письма короля Франциска.

Сен-Жермен подал Людовику XV другой пергамент. Король пробежал его глазами, потом подал маркизе Помпадур, которая прочла вслух:

— «Нет ни одного хорошего человека, который, если бы дал на рассмотрение законов свои поступки, свои мысли, не был бы достоин виселицы шесть раз в своей жизни; видеть такого было бы жаль, казнить — несправедливо».

— Месье де Сен-Жермен, — продолжал король после непродолжительного молчания, — если все это только шутка, я попрошу вас прекратить ее.

— Государь, — ответил граф с поклоном, — я не осмелился бы шутить в вашем присутствии. То, что я говорю, серьезно.

— Как же вы объясните ваш возраст? Вы принимаете эликсир долголетия?

— Эликсир долголетия выдуман шарлатанами и способен только обманывать глупцов.

— Однако вы единственный человек на свете, проживший столько времени.

— Нет, государь! Многие жили дольше меня. Ной прожил триста пятьдесят лет, как об этом говорит Библия; Мафусаил умер на девятьсот шестидесятом году. Есть много других примеров. Дженкинс, английский рыбак, который женился в третий раз на сто тридцать третьем году, овдовел в сто сорок семь лет и дал обет не жениться больше никогда, служит недавним и очевидным тому доказательством. В Европе живут мало, это правда, но на Востоке живут долго.

— Почему?

— Потому что в Европе живут скверно, а на Востоке умеют жить. В Персии и в Индии, этой колыбели человечества, торжествуют над смертью, потому что с ней шутят. Здесь нас убивают доктора, хирурги, аптекари. Там же борется природа и побеждает. В Персии люди, которые хотят укрепиться духом, велят хоронить себя живыми и откапывать через неделю. Люди, решившие привыкнуть к порядку в еде, не берут ничего в рот сорок дней. Те, кто хочет укрепить нервы и увеличить силы, остаются подвешенными по целым часам за одну руку или за одну ногу. Зачем отрицать продолжительность жизни животных и растений, чему служат доказательством деревья в наших лесах, живущие по нескольку столетий? Фонтенблоские карпы носят золотые кольца Франциска 1. Я был в Фонтенбло, когда король Франциск купил у монахов Матюрен грязный пруд, из которого сделал тот великолепный водоем, который окаймляет Ментенонскую аллею. Король велел пустить туда карпов, о которых я говорю, и эти карпы еще живут. Почему же я не могу жить?

— Я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы вы достигли возраста карпов, — сказал король смеясь, — но, так как вы имели честь часто видеть Франциска I, расскажите мне о нем и его дворе. Правда ли, что он был очень любезен?

— Так любезен, как только возможно, но лишь когда сам того хотел. Король Франциск был очень красив. Он был очень высокого роста, а именно почти шести футов. По силе, ловкости, неустрашимости он был равен рыцарю Круглого Стола. Лицо его было прекрасно, черты лица приятны, глаза блестели, губы изящно улыбались, ум был тонок, деятелен и любознателен ко всему. Когда после смерти Людовика XII, опечалившей Францию, Франциск I вступил на престол, королевство словно помолодело. Я имел честь знать короля Франциска в молодости. Я был в замке Амбуаз, когда его шестилетнего понесла лошадь, подаренная ему маршалом Жие, его гувернером. Когда маленький принц исчез под сводом, мы думали, что он погиб. Мать его, Луиза Савойская, побледнела и дрожала, но ребенок уцепился за седло и сумел остановить лошадь.

— Я как будто вижу Франциска I, — сказал Людовик, по-видимому принимавший живое участие в том, что слышал.

— Двор этого короля был блистателен? — спросила маркиза Помпадур.

— Совершенно верно, но двор внуков Франциска все-таки превосходил его во многом. Во времена Марии Стюарт и Маргариты Валуа двор был очаровательным царством. Эти две королевы были образованными женщинами. Они сочиняли стихи. Приятно было их слушать.

— А что вы скажете о коннетабле?

— Я могу сказать о нем только слишком много хорошего и слишком мало дурного.

— Однако, граф, — спросил король, — сколько же вам лет?

— Государь, я не знаю.

— Вы не знаете, сколько вам лет?

— Совершенно верно. У меня есть воспоминания детства, но неопределенные и неточные.

— Но вы помните своих родителей?

— Я помню свою мать. Я помню, что накануне моих именин моя мать, которую я не должен был видеть более, поцеловала меня со слезами и надела мне на руку свой портрет.

— Он еще у вас?

— Я не расстаюсь с ним никогда.

Сен-Жермен приподнял рукав и показал королю медальон с миниатюрным портретом на эмали, изображавшим прекрасную женщину в богатом и странном костюме.

— К какому времени может принадлежать этот портрет? — спросил король.

— Не знаю, государь, — сказал Сен-Жермен, опуская рукав. — Я помню в моем детстве только прогулки на великолепных террасах, в великолепном климате, с блистательной и многочисленной свитой. Мне воздавали большие почести. Часто в Вавилоне, прохаживаясь по развалинам древнего города, в Багдаде, странствуя по окрестностям, возле других развалин, развалин первобытных времен, я как будто возвращался на несколько столетий назад, слышал восхитительную музыку, видел танцы женщин, блеск оружия на солнце, примечал вдали на Евфрате позолоченные лодки с пурпуровыми занавесями, галеры с веслами из слоновой кости. Мне казалось, что я слышу мелодичные голоса, напевающие мне песни. Очевидно, воспоминания пробуждались во мне. Потом эти радостные, счастливые воспоминания сменялись другими. Я видел себя ребенком, блуждающим одиноко и беззащитно среди огромного леса, и слышал вокруг меня рев хищных зверей.

— Но до какой именно эпохи восходят ваши воспоминания? — спросил король.

— Я не могу этого определить. Я жил долго, очень долго в отдаленных странах, не зная о существовании Франции. Я жил в Америке, прежде чем она была открыта европейцами. Все, что я могу утверждать, так это только то, что в первый раз я находился во Франции в царствование Людовика IX, вскоре после его первого крестового похода, то есть в 1255-м или 1260 году.