по иронии судьбы жертвой ее стал сам М. Л. Магницкий, этот бич Казанского университета. В конце 1823 года он анонимно отправил в цензурную комиссию рукопись, озаглавленную «Нечто о конституциях», что фактически было завуалированной атакой на ее членов. Однако этого названия было достаточно, чтобы удержать председателя комиссии и покровителя самого Магницкого А. Н. Голицына от дальнейшего чтения. Публикация была должным образом запрещена на том основании, что комиссия «не находит ни нужным, ни полезным в государстве с самодержавным образом правления рассуждать о конституциях»[834]. Это было поразительно двусмысленно со стороны Голицына, поскольку, будучи одним из самых близких соратников царя, он, должно быть, знал, что Александр I все еще проявляет к конституциям активный интерес, как мы видели в восьмой главе. Цензорская деятельность самого Магницкого обрела гротескный характер, когда в качестве губернатора Симбирска он организовал на городской площади акции сожжения книг. Здесь произведения Вольтера и других философов XVIII века, которые губернатор когда-то сам читал и которыми восхищался, были по его инициативе преданы огню местными дворянами, членами Симбирского библейского общества, создание которого было еще одной инициативой Магницкого-губернатора[835].

Социальный контроль и тайная полиция: некоторые примеры

В архивах тайной полиции хранятся уголовные дела тех дворян, которые в это время попали в немилость к властям и в большинстве случаев столкнулись с более серьезными последствиями, чем слепой англичанин в странном деле, приведенном Тургеневым. Некоторые примеры дадут представление о диапазоне действий, которые были признаны преступными. В их число входит относительно тривиальный случай полковника Граббе, который в начале 1822 года был обвинен в неподчинении и в том, что, на основании достоверных отчетов, «[з]анимался непозволительными сообщениями и связями с шайкою людей, коих побуждении весьма подозрительны». Ему было приказано выехать в Ярославль и оставаться там. Другой случай — двухлетнее расследование по обвинению в оскорбительных высказываниях в адрес царя помещика Л. М. Шмарова. О несчастном Шмарове сообщил учитель Рязанской церковной школы Васильев 30 мая 1816 года. Дело было закрыто, однако без видимых результатов, 26 апреля 1818 года. В мае 1816 года было заведено дело лейтенанта Нащокина Егерского полка лейб-гвардии, сосланного в Тульскую губернию за неуказанные «неприличные поступки». В этом случае, еще до того, как началось какое-либо расследование, царь приказал уволить опального дворянина из полка и отправить в «деревню его, с тем чтоб он никуда не смел из оной выезжать». В одном печальном случае, произошедшем в июле 1818 года, отец пытается использовать социальный контроль со стороны государства, чтобы наказать собственного сына за его «развратное поведение». Губернский секретарь Николай Небольсин, говорится в отчете, несмотря на «все отеческие об нем попечения и кроткие увещания, слепо и бесстыдно предается всякого рода разврату, нетерпимому ни в семействе ни в обществе». На этом основании отец спрашивал, можно ли посадить его сына в крепость на шесть месяцев. Результат этой отчаянной петиции неизвестен[836].

Среди наиболее серьезных — дело статского советника В. Н. Каразина, чье преступление, по всей видимости, заключалось в призыве к развитию и расширению законных прав собственности в соответствии «со всеобщими началами монархического правления» и в интересах «истинного благосостояния народа». Вдобавок Каразин неосмотрительно заявил о своем интересе к «поборникам так называемых прав человека в Англии», среди «наиболее восприимчивых» он цитировал «замечательного» Джона Локка, отца либерализма эпохи Просвещения и автора «Трактата о правлении» 1690 года, который Каразин прочитал во французском переводе[837].

Несмотря на близость к Александру I в начале его правления, когда Каразин сыграл важную роль в реформе образования, а также в создании университета в Харькове, их отношения никогда не были простыми. Каразин был слишком открыт в выражении взглядов на самые разные вопросы, в том числе и на освобождение крепостных, что оказалось слишком радикальным для Александра I. Фактически, как мы видели в главе 10, взгляд Каразина на отношения помещика и крепостного был традиционно патриархальным. Он также был открытым противником конституций, утверждая, что «всякое понятие о репрезентации, восходящей от народа, совершенно противно духу религии, которая громко гласит — „несть власть, аще не от Бога“»[838].

Несмотря на все это, однако, Каразин был помещен под наблюдение полиции, а затем посажен в тюрьму за его предполагаемую роль в восстании Семеновского полка в марте 1820 года (подстрекательная листовка была найдена в казармах Преображенского полка и каким-то образом приписана Каразину). В ноябре за эту последнюю демонстрацию откровенности он был арестован и отправлен в мрачную крепость Шлиссельбург в 35 километрах к востоку от города на Ладожском озере. Освободившись через шесть месяцев, Каразин был сослан в свои имения в Слободско-Украинской губернии, где ему было приказано оставаться на неопределенный срок. Только в ноябре 1826 года Николай I разрешил ему покинуть поместье, через пять месяцев после допроса Следственным комитетом по делу декабристов, к которому сам Каразин не мог иметь никакого отношения[839].

Особенно горько, даже иронично в судьбе Каразина то, что незадолго до ареста он провозгласил на страницах «Сына Отечества» Греча свою уверенность в долгожданном появлении свободно выражаемого общественного мнения и считал, что царь будет способствовать этому. Его статья представляет собой отчет о ежегодном собрании Российской академии, и в ней делается следующий вывод: «Сей необыкновенный день надолго останется у меня в памяти. Он утверждает меня в том, что общественное мнение созидается у нас в Росии, и что мраки веков прошедших не могут уже быть возвращены. Хвала тебе, Великий Государь! пред лицем коего совершаются такие чтения, которого одобрение толико согласно с одобрением общественным!»[840]

Арест и исчезновение Каразина из Санкт-Петербурга вызвали интересный комментарий в переписке того времени между П. А. Вяземским и А. И. Тургеневым. В письме от 1 декабря 1820 года последний сообщил, что Каразин был арестован и увезен в неизвестном направлении («Ништо ему. Говорят, за какое-то письмо к государю»), подразумевая при этом, что Каразин это заслуживал. В своем ответе из Варшавы от 7 декабря Вяземский категорически возражал против заявления своего друга и, не колеблясь, охарактеризовал обращение с Каразиным как «крутой пример самовластительности». По мнению Вяземского «всякое царствование, в котором можно быть без суда наказанным, есть царствование Павла». Он писал, что если Каразин преступник, то его следует судить и вынести ему соответствующий приговор[841]. Пристыженный упреком Вяземского, Тургенев ответил 21 декабря, объяснив, что он вменяет Каразину только «характер и поведение», но что «как европеец» он был потрясен действиями властей при его аресте. Этот разговор