Правая кнопка сообщала: «Нам так везло».

И по какой-то причине – может, из-за того, что все внутри гудело после схваток, – у Харпер взмокли ладони; так больно было смотреть на изуродованную страницу Гугла. Она подозревала, что попытка поиска ни к чему не приведет, но набрала «Почта Google» в поисковом окошке и нажала «ввод».

Никаких результатов не появилось, зато слова, набранные в поисковом окошке, зашипели, почернели и рассыпались на пиксели. Черные струйки цифрового дыма поднялись над пеплом.

Нелепо было бы плакать над тем, что больше нет Гугла, но на мгновение Харпер ощутила, что сейчас разразится рыданиями. Представить, что Гугл может рухнуть и исчезнуть, было так же невозможно, как представить падение башен-близнецов. Поисковик казался незыблемым, как часть культурного пейзажа.

Наверное, она готова была оплакивать не только Гугл, но и все остальные добрые, умные-разумные достижения прогресса, которые теперь ускользали в небытие, тонули в прошлом. Харпер скучала по эсэмэскам, телевидению и Инстаграму, микроволновкам и горячему душу, шопинг-терапии и качественному арахисовому маслу. Да и неизвестно, выращивает ли кто-нибудь еще арахис; Харпер затосковала, а сглотнув, почувствовала вкус слез. Она скучала по всему и по всем, но главное – по маме, папе и брату; и впервые она позволила себе признать, что, возможно, уже не встретится ни с кем из них.

Харпер не хотела напугать дозорного в приемной внезапными рыданиями. Она зажала телефон в ладонях, прижала костяшки пальцев к губам и стала ждать, когда утихнет горе. Наконец, убедившись, что держит себя в руках, она крепко поцеловала экран, сказала: «С днем рождения, папа», – и выключила телефон.

Вернувшись в палату, Харпер спрятала телефон под потолочной плиткой вместе с блокнотом. Потом нырнула под простыню и вдоволь поревела в подушку.

Но скоро слезы кончились, и она почувствовала себя сонно и уютно. Ребенок неуверенно прижал ладошку к жесткой стенке своей темницы, растопырив пальчики – Харпер отчетливо ощущала каждый – и, казалось, неуклюже гладил ее, утешая. Харпер прижала к животу свою ладонь – с малышом их разделяло меньше полудюйма кожи и жира.

– Теперь мы с тобой остались одни, малыш, – сказала Харпер; на самом деле они остались одни несколько месяцев назад.

10

Этой ночью ей снова снился Джейкоб, впервые за несколько месяцев. Снился Джейкоб, «Фрейтлайнер», несущиеся на нее фары и мотор, ревущий с ненавистью, недоступной человеческому голосу.

Только на этот раз Джейкоб ехал не один.

В этом сне – вот странно! – с ним был Нельсон Гейнрих.

11

Через четыре дня после того, как она спрятала телефон, чтобы он больше не тревожил ее, в лазарете дежурил Майкл Линдквист. Он заглянул к Харпер, как только началась смена.

– Мэм? – позвал он, просунув голову между занавеской и притолокой и напомнив Харпер лягушонка Кермита, нервно изучающего вечерних зрителей. – Можно с вами поговорить?

– Разумеется, – сказала Харпер. – И без предварительной записи. Принимаются все полисы медицинского страхования.

Он присел на ее койку, и Харпер задернула бледно-розовую занавеску, отгораживаясь от Ника для приватности. У нее мелькнула мысль, что Майкл хочет попросить презервативы.

Однако он достал из кармана листок бумаги и протянул ей.

– Просто подумал, что вы захотите прочитать в уединении. Кто его знает, когда мистеру Патчетту придет в голову заглянуть, чтобы убедиться, что мальчики и девочки хорошо себя ведут.

Харпер развернула бумажку и начала читать.

«Дорогая мисс Уиллоуз!

В том, что случилось с вами той ночью в лесу, виновата только я. Я могла все остановить, но не остановила. Не думаю, что вы простите меня, но надеюсь, что однажды сумею вернуть ваше уважение или хотя бы ваше доверие. Хотелось бы извиниться перед вами лично, но в последнее время я много накосячила и теперь заточена в спальне, так что приходится писать. Простите, мисс Уиллоуз. Я не хотела, чтобы вам причинили боль. Я не хотела, чтобы кому-нибудь вообще причиняли боль. Но я такая задница.

Если я могу что-то сделать для вас, просто скажите Майклу. Я с огромным удовольствием сделаю что угодно. Вы этого заслуживаете. И еще: спасибо, что вы стали новой, настоящей мамой для моего брата. С вами он снова как будто в семье, не то что со мной. Пожалуйста, передайте, что я о нем думаю и скучаю. И еще: поцелуйте дедушку за меня.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста – будьте осторожны.

Надеюсь, когда-нибудь я снова стану вашей подругой,

Алли».

Майкл сидел, переплетя пальцы и зажав кулаки между колен. Он побледнел и без остановки покачивал ногой.

– Спасибо, что принес мне это. Я знаю, ты мог навлечь на себя неприятности, передавая тайные послания.

Майкл пожал плечами:

– Ничего особенного.

– В этом много особенного, – Харпер чувствовала себя легко и свободно, как десятилетняя девочка в первый день летних каникул. Она уже простила Алли все. Такой у нее был характер – она прощала легко и от всей души. Харпер взглянула на письмо еще раз и нахмурилась.

– Что значит – заточена в спальне?

Майкл распахнул глаза. Все его чувства легко читались на лице.

– А вы что – не знаете? Ну да. Конечно, не знаете. Вы отсюда почти не выходите. В ту ночь, когда вы грабили «Скорую», Алли отправилась к Пожарному, чтобы рассказать, что происходит. Это от нее он узнал, что нужно отправить феникса, чтобы все вернулись целыми. С тех пор Алли в полном дерьме. Кэрол выгнала ее из дозорных и заставила носить камень во рту три дня. По мнению Кэрол, Алли пошла против нее и выставила Кэрол в дурном свете. Теперь Алли выпускают из спальни только дежурить по кухне или в церковь. И она больше не светится, когда мы все поем! Просто стоит, опустив голову, и ни на кого не смотрит.

– Эта девочка спасла жизнь Тому Стори, – сказала Харпер. – Разве может Кэрол наказывать Алли после того, как она спасла Тома?

– Э… – протянул Майкл.

– Что?

– В лагере говорят, что Алли оставила попытки спасти отца Стори и просто стояла, рыдая, когда вошла Кэрол и выкрикнула его имя. Она вернула отца Стори из глубокого Света, в который мы уходим, когда умираем.

– Но Алли не… она вовсе… это ерунда! Ты был там, и что – не сказал?.. Никто не объяснил, что на самом деле…

Майкл поник головой, и на лице появилось виноватое выражение.

– Теперь нужно трижды подумать перед тем, как что-то рассказывать. У Кэрол и Бена своя версия произошедшего. И для других версий места нет. Когда Алли сказала, что это неправда – а она ведь сказала, – Бен снова выдал ей камешек за неуважение к власти. Сейчас люди в лагере… наверное, вы слышали, что теперь мы говорим одним голосом. – Майкл опустил голову еще ниже. – Знаете, мне от этого не по себе. От всего. Не только от того, что происходит с Алли, но и от того, какая стала Кэрол. Подозрительная и напряженная, и вот-вот сорвется. Она выставила посты у своей хижины, потому что однажды вечером ей привиделись тени среди деревьев. Эмили Уотерман как-то вышла из кафетерия, смеясь над чем-то, – а Кэрол решила, что над ней, и выдала ей камешек. Эмили ревела без остановки. Она же еще ребенок.