В. В. Овечкин тоже оказался среди поучавших Твардовского. «Мужицкий идиотизм надо ненавидеть всей душой, до дрожи во всем своем существе, – говорил он. – Этой ненависти я у Твардовского не вижу. Надо этого мужика взять за шиворот… и толкать носом в это место, где сладко, а он не понимает, что сладко, и если сегодня не сладко, через десять лет будет сладко». В «Доме у дороги» и во всем, что начал писать Твардовский после, Овечкин обнаружил «неправильно понятое» постановление СНК от 21 июня 1945 года «Об улучшении жилищных условий генералов и офицеров Красной Армии», в соответствии с которым отводились земельные участки демобилизованным полковникам (до гектара) и генералам (до двух гектар). «Получайте землю, стройтесь, обзаводитесь хозяйством – куры, гуси и прочее. Слишком всерьез принял это постановление Александр Трифонович. Это постановление не для нас, не для писателей»[1143].

Секретарь правления Союза писателей Л. М. Субоцкий в «Заметках о прозе 1947 года» (Новый мир. 1948. № 2) выводил обсуждаемые проблемы на уровень больших обобщений. Во многих книгах, написанных в годы войны, отмечал он, «патриотическое чувство и сознание героев войны изображались… обедненно. Иногда на первое место выступали исконно древние черты патриотизма, вытесняя те свойства, которые воспитаны в советских людях нашей эпохой, четвертьвековой практикой борьбы за социализм, воспитательной работой партии и советской власти – все то, что отличает социалистический патриотизм советского народа от патриотизма других народов и эпох». Правда жизни состояла, по его утверждениям, в том, что «простые советские люди были воодушевлены в своем подвиге преданностью советскому государству и советскому общественному строю». «Родина и чужбина» А. Т. Твардовского представилась высокопоставленному критику «произведением идейно-порочным в целом», плодом «политической ограниченности и отсталости», выражающим «тенденции, чуждые советской литературе, борющейся за утверждение нового, передового сознания, за воспитание народа в духе коммунизма». Нынешний день литературы виделся Субоцкому в романах М. Бубеннова «Белая береза», И. Эренбурга «Буря»[1144].

Отношение к творчеству А. Т. Твардовского у поборников национальной ограниченности сохранялось и в последующем. В 1953 году писатель И. Л. Сельвинский в письме Г. М. Маленкову продолжал настаивать, что «творчество этого поэта, будучи само по себе очень талантливо, в поэтическом отношении консервативно, а в идейном реакционно». Пространные доказательства этого он полагал излишними. Было достаточно одного Василия Теркина, который «на протяжении 5000 строк не заметил ни революции, ни партии, ни колхозного строя, а битву с германским фашизмом рассматривает, как войну с немцем»[1145]. И в 1960 году Сельвинский остался верен себе. «“Василий Теркин”, – поучал он молодых поэтов, – вещь откровенно несовременная! Русофильская! Характер времен первой империалистической войны… Козьма Крючков!..»[1146].

История с огульной критикой А. Т. Твардовского обнаружила стремление влиятельных литераторов признавать советский патриотизм не иначе как в отождествлении с «подлинным интернационализмом», за которым подчас отчетливо просматривался обыкновенный национальный нигилизм[1147].

В этой связи стоит вспомнить прозвучавшее в марте 1919 года на VIII съезде РКП(б) предложение «левого коммуниста» Г. Л. Пятакова провозгласить «отмену наций», солидаризацию с ним В. И. Ленина в том, что мир без наций – «это великолепная вещь и это будет, только совсем на иной стадии коммунистического развития»[1148]. Следует также принимать во внимание, что обретение «великолепной вещи» было одной из главных целей государственной политики в СССР. Не упускалась она из виду и в послевоенные годы сталинского руководства страной. Однако на первый план в тот период властно выступила необходимость всемерного укрепления патриотизма, иначе говоря, культивирования национализма в его социалистическом варианте, приверженности ценностям, традициям и идеалам советского народа как государственно-политической общности.

Недоверие к генералитету

Соратники Сталина, занимавшие ключевые посты в партийных и государственных структурах власти, были вовсе не единой и однородной командой, как могло казаться в свете показного почитания и славословий, расточавшихся в адрес лидера в условиях культа личности. Стремясь закрепить свою власть, они в определенном отношении выступали единой командой, но в других – не брезговали древнейшими методами политической интриги. Победы и поражения в невидимой для населения страны борьбе за выход на ближайшие подступы к верховной власти позволяют различать три этапа в почти восьмилетнем послевоенном сталинском руководстве. Рубежами между ними выступают март 1949 г. и июль 1951 г.

На первом этапе (май 1945 г. – март 1949 г.) Сталин постарался обезопасить властный Олимп от возможных покушений на него со стороны наиболее влиятельных в годы войны членов ГКО (Маленков, Берия) и генералитета, вышедшего из войны в ореоле спасителей Отечества. Советские Вооруженные силы в конце войны имели в своих рядах 12 Маршалов Советского Союза, 3 главных маршалов и 12 маршалов родов войск, специальных войск, 2 адмиралов флота. В августе 1944 г. в Красной Армии, без ВМФ, НКВД и НКГБ, насчитывалось 2952 генерала, из которых 1753 получили генеральские звания в период войны[1149]. Из 183 общевойсковых командармов за время войны только один генерал Власов оказался предателем, выступившим на стороне Германии[1150].

Под пристальным вниманием сразу же после войны оказался самый знаменитый полководец Советской Армии маршал Г. К. Жуков, заместитель Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами СССР – первый заместитель Народного комиссара обороны СССР с 2 августа 1942 г. по 24 июня 1945 г. 27 июня 1945 года, на третий день после Парада Победы на Красной площади, он пригласил к себе на дачу под Москвой известных военачальников. Среди приглашенных были С. И. Богданов, В. В. Крюков и его жена Л. А. Русланова, А. В. Горбатов, В. И. Кузнецов, В. Д. Соколовский, К. Ф. Телегин, И. И. Федюнинский, В. И. Чуйков. Продолжая праздновать победу, они всячески превозносили вклад в нее Жукова, говорили о нем как о победителе Германии. На следующий день с записями разговоров был ознакомлен Сталин, и это стало одной из первых причин его послевоенного недовольства амбициозным маршалом.

Видимо, его имел в виду Сталин, когда в разговоре с писателями 14 мая 1947 г. говорил о недостатках в воспитании советского патриотизма у части советских людей. «Было преклонение перед иностранцами… Сначала немцы, потом французы, было преклонение… У военных тоже было… Сейчас стало меньше. Теперь нет, теперь и они хвосты задрали»[1151]. Вероятно, речь могла идти о военных, которые впадали в другую крайность, создавая преувеличенно высокое мнение о себе, чреватое разного рода неприятностями и необоснованными претензиями.

Западная пропаганда подогревала подозрения в советских верхах в отношении военных, утверждая, что последние выступят на ближайших выборах в Верховные Советы союзных республик с альтернативными списками кандидатов в депутаты. Выдвижение на самые высшие посты в государстве прочили Г. К. Жукову, занимавшему с июня 1945 года посты главнокомандующего Группой советских войск и главноначальствующего Советской военной администрацией в Германии. Полководец оправдывал все эти ожидания и подозрения самостоятельностью и независимостью в своих действиях, проявлением явного непочтения