— Встретимся, расскажу.

Максимов распахнул дверцу и, не прощаясь, вышел из машины.

Он перешёл через улицу. Между лопатками холодком покалывал чужой, пристальный взгляд.

«Смотри, смотри, глазастик. «Закрываться» я умею не хуже тебя».

На встречу попались трое молодых ребят. Сразу же бросилось в глаза лихорадочное возбуждение, сквозившее в каждом движении долговязых фигур. Из распахнутых курток миру на алых майках демонстрировались чёрный серп и молот в белом круге. Максимов уступил им дорогу. Ребята спешили к метро.

Он проводил их взглядом. Почему-то вспомнилась строчка из аляповатой книжки. Про любимых женщин и автоматы.

Волкодав

От «Третьяковской» через улицу потянулась цепочка пешеходов. Организованные туристы из провинции спешили прикоснуться к прекрасному. Старшая группы помахивала ярким зонтиком, как жезлом, подгоняя отстающих. Туристы шли, как стадо коров, пугливо, но напролом через притормозивший поток машин.

Ирина плавно сбавила скорость, остановила «шкоду» у бордюра, почти впритык к заднему бамперу грузного, как першерон, джипа.

Наклонилась, коснулась щеки Громова тёплыми губами.

— Прощай. Встретимся в другой жизни.

— А она у меня будет? — криво усмехнулся Громов, отстраняясь.

— Все зависит от тебя.

— Ну, тогда, конечно…

До него только сейчас, за мгновенье до расставания, дошло, кого же она ему напоминает. Барбару Брыльску из вечного новогоднего фильма «С лёгким паром!». Не внешностью, а внутренней сутью, какой-то затаённой надеждой на счастье, которое непременно тебя найдёт, если ты сам себя не потеряешь.

Ирина тяжело вздохнула. Указала на джип.

— Там тебя ждёт человек Махди.

— Махди?! Погоди… — Гром машинально потёр висок. — Он же потерялся чёрт знает сколько сотен лет назад. Где-то в Аравии.

— Универ, Володя, не даст тебе погибнуть с голоду.

— Есть масса более быстрых способов, — ответил Громов.

Он взялся за ручку двери. На мгновенье замер.

— Скажи, это для тебя была работа?

— Нет. Просто ещё одна жизнь. Она кончится, и я все забуду.

Он с трудом отвёл взгляд от её глаз, сделавшимися бездонными, как два ночных озера.

— Тогда, прощай.

Громов плечом толкнул дверцу и рывком выбрался наружу.

По привычке, вскользь осмотрел улицу. «Наружка» могла прятаться где угодно, такое уж место, а группы захвата по близости он не вычислил.

«Пока живём», — решил он.

Расслабленной походкой подошёл к джипу. Пассажирскую дверь открыли изнутри.

Громов заглянул в затемнённый салон. Внутри пахло горечью мандаринов. К стойкому запаху дезодоранта примешивался аромат только что выкуренной сигареты с душистым голландским табаком.

За рулём сидел Хартман. В первую секунду Громов его не узнал. На лысину Хартман напялил коротковолосый кудлатенький паричок а-ля Иосиф Кобзон. Свободную одежду флибустьера рыночных отношений сменил на строгий партикулярный прикид: серость костюма контрастировала с чёрной водолазкой, темно-синий плащ с тёплой подкладкой. Как заметил Громов, даже крохотный значок на лацкане пиджака имелся. Короче, хоть сейчас на совещание на Лубянку.

— Что выстроился? Или садись, или я поехал.

Громов на прощанье бросил взгляд вдоль улицы. Машина Ирины включила левый поворот и плавно тронулась с места.

Он нырнул в салон. Сразу же показалось, что попал в совершенно иную жизнь, непроницаемо темными стёклами отделённую от той жизни и того мира, к которым он привык.

Там, в мире за окном, люди ходили в Третьяковку и тряслись в метро, плелись на работу и спешили на свидания. Там отдельные граждане творили свои убогие криминальные делишки, а опера в меру сил, таланта и ума отлавливали их и конвейерным способом отправляли на нары.

Конечно, там случался и форменный беспредел: абсолютное скотство, патологическая жестокость и стяжательство за гранью разумного. Но в привычном мире не было того запредельного, надчеловеческого, что ворвалось в жизнь Громова, как ледяной чёрный вихрь. Даже глухое, как безысходное горе, средневековье растоптанной войной Чечни теперь казалось ему человечнее, теплее и живее того, мрака преисподние, в которое он погружался, как в трясину. Среди руин ещё теплилась жизнь. Здесь её не было. Там ты был либо своим, либо врагом. А здесь — никем и ничем.

Хартман, жизнерадостный и бодренький, включил двигатель. Положил ладонь на рычаг коробки скоростей.

— Ирина сегодня улетает. Она приглашала тебя с собой? — спросил он.

— Я пока невыездной, — хмуро ответил Громов. — У меня даже паспорта нет. Только «липовая» ксива. Я с этим фальшаком только до первого мента и дойду.

Хартман усмехнулся.

— Фальшак, говоришь? А что нынче не фальшак? Сама «контора» — большой иллюзион под названием «Госбезопасность». За что зарплату получают, не понимаю.

— Это в том смысле, что вы ещё на свободе?

— Свобода — понятие относительное, при длительном обмусоливании имеющее тенденцию дойти до полной абстракции. А вот безопасность — это, друг, только конкретно! Либо есть, либо нет. Ну не бывает процента от безопасности! Иначе человеку ноги миной оторвёт, а ему скажут, что сохранили ему жизнь и безопасность почти на семьдесят процентов. Живи, Вася, радуйся! Катайся на инвалидном кресле по судам, добивайся компенсации в три штуку «уев».

Хартман вывернул руль влево и нажал на газ.

— Кстати, о взрывах. Я там неделю назад киоск арендовал. — Он кивнул на станцию метро. — Ментам занёс, пожарным, врачам, администрации района… Только не смейся, но сразу два опера моего продавца сходу сделали стукачом. На предмет борьбы с незаконным оборотом наркотиков и сбыта краденного. Да, да! Короче, выполнив все формальности, я на глазах у всех загрузил в киоск коробки, внутрь поставил ларь-морозильник для мороженного, снаружи выставил холодильник с газировкой. Все, как полагается.

— Мелким бизнесом решили заняться?

— Не, мелким терроризмом. Если рванёт холодильник, то стеклянная дверь превратиться в осколочный заряд. Стекло можно смазать чем-то быстродействующим, что даст стопроцентное поражение. Всю тусовку у метро и «Макдональдса» уложит