Камера Шпеера. Шпеер полностью разделял радость Шахта.

— Теперь вы убедились, как наружу проступает преступная натура этих людей, стоит только к ним пристальнее присмотреться. Мне кажется, теперь есть опасность, что люди клюнут на то, что разыгрывал из себя Геринг — эдакий патриот, превыше всего ставивший интересы фатерланда, честный и неподкупный.

Камера Шираха. Ширах не смог скрыть своего волнения по поводу того, что его герой остался без маски. Я воспользовался этим обстоятельством и указал Шираху, каким откровенным ханжеством оказалось позерство Геринга после того, как стали общеизвестны нелицеприятные факты. Я напомнил ему и о том, что и сам Ширах был твердо убежден в том, что Гитлер с Гиммлером во время пресловутого «ремовского путча» «слишком много знали друг о друге», поэтому как преступники были заодно.

Но после того как было установлено, что и Геринг был вовлечен в эту историю, даже я убедился, что вся эта троица действовала по тайному сговору.

Ширах явно не склонен был со мной соглашаться, пояснив, что когда Геринг героем вернулся с Первой мировой войны, он сам был ребенком. Но это не имеет отношения ни к его защите, ни к его политическим убеждениям. С момента краха Рейха Ширах был твердо убежден, что германская расовая идеология могла означать лишь катастрофу и гибель.

Камера Фрика. Фрик прекрасно понимал, что его свидетель решил участь Геринга, но, казалось, это обстоятельство мало волновало Фрика. Он лишь заметил, что свидетель говорил правду, и теперь пусть общественность узнает, каким путем Гиммлер шел к власти.

— Я бы и сам мог сломать Гиммлеру шею, — сообщил Фрик, — но Гитлер всегда поддерживал его. Гитлер вообще всегда был против моих предложений, чего бы они ни касались. Я стремился достичь всего законным путем. Я же все-таки как-никак юрист.

В словах Фрика явно проступало злорадство — теперь-то он сполна отплатил Герингу за то, что тот, как и планировал, продвинул Гиммлера к власти на его, Фрика, костях.

И то, как ярый сторонник «нюрнбергских законов» примерял к себе личину порядочности, порицая бандитов, от которых некогда потерпел поражение, преследуя свои узкоэгоистические интересы, не могло восприниматься иначе, чем ирония судьбы.

25 апреля. Дело Бломберга

Когда обвиняемые появились в зале перед началом утреннего заседания, они сразу же перешли к обсуждению предпринятой Герингом попытки запугать свидетелей. Шахт, Шпеер и другие обвиняемые из их окружения не скрывали цинизма, распекая недостойное поведение «германского патриота» Геринга перед международным судом. Дёниц заявил Редеру и Шираху, что со стороны Геринга было в высшей степени глупо обращаться к адвокату с подобного рода просьбой. Кейтель, повернувшись к ним, высказал свое мнение:

— Герингу следовало помнить, что они не смолчат, если он попытается говорить с ними на таком языке.

Именно в этот момент появился Геринг. Бывший рейхсмаршал был встречен ледяными взглядами. Дёниц поинтересовался у него, встречался ли Геринг прошлым вечером с доктором Штамером. Геринг, поколебавшись, ударился в объяснения, что все, мол, было на самом деле не так, как могло показаться, в конце концов, речь могла ищи о всего лишь частной беседе с его защитником.

В своей попытке сохранить лицо перед адмиралами Геринг повернулся к ним, едва в зал вошел свидетель Гизевиус, которому предстояло продолжить дачу показаний. Геринг заявил Дёницу и Редеру следующее:

— Вот, присмотритесь к этому изменнику! Он, какой-то чиновник из самых низов, каким образом он оказался здесь? С какой стати его выслушивают? Что он вообще может знать? Это самый настоящий предатель. Но ничего, пройдет 10–12 лет, и история распорядится по-другому с подобными изменниками.

Утреннее заседание.

Геринг попытался отреагировать на происходящее смешками.

— Ах! Он просто воображала, пытающийся снова пустить в оборот сплетни десятилетней давности, — презрительно отмахнулся Геринг.

Дениц обратился ко мне:

— Пусть себе выскажет все, что пожелает. Из его слов видно, как политики сами загнали себя в тупик, а потом вдруг пожелали, чтобы генералы их оттуда вызволяли.

Кейтель был ошеломлен вскрывшимися на процессе новыми обстоятельствами скандала, причиной которого стала женитьба фон Бломберга.

— Это неслыханный позор вновь вытаскивать такой скандал на свет Божий! Даже это им понадобилось!

Геринг услышал его слова.

— Жалуйся — не жалуйся, все равно делу этим не поможешь, фельдмаршал, — эти люди иного происхождения, чем мы с вами. Они ничего не способны понять. Я же вам не раз это говорил.

— Да, — обратился я к Кейтелю, — это было действительно подло тогда, когда из этой грязи кое-кто попытался сколотить себе политический капитал. А то, что общественность узнает, насколько порочны были нацистские бонзы, так это, поверьте, неизбежно и естественно.

— И все же, если вспомнить о приличиях, не следовало бы им начинать с этого, — не желал со мной соглашаться Кейтель. — На протяжении 44 лет я был честным и добросовестным солдатом, а теперь меня пытаются здесь превратить в какого-то мошенника, втоптать в грязь меня и мои традиции.[18]

Обеденный перерыв. На пути в столовую у Шираха был такой вид, будто его подводят к гильотине — так подействовало на него развенчание его идола, большинство других обвиняемых, шествуя на обед, сосредоточенно молчали.

Даже Шахт, и тот казался встревоженным, говоря со мной, — кое-кто из компании бывших военных косился на него.

— Вот видите, даже порядочные немцы выведены из равновесия из-за своих представлений о любви к фатерланду. Лучше бы Гизевиусу не вбрасывать эту тему измены родине, а ограничиться перечислением голых фактов. Но, как бы то ни было, что было — то было, правда всегда отыщет себе дорогу, и ничего с этим не поделать.

Расхаживавший взад и вперед по столовой Дёниц впервые демонстративно самоустранился от нашей беседы.