30 апреля. Защита Шахта. Показания Шахта

Утреннее заседание.

В перерыве утреннего заседания Геринг из своего угла стал натравливать на Шахта сидевших в центре обвиняемых. Собрав вокруг себя группировку в составе Заукеля, Шираха, Франка, Розенберга и Риббентропа, он принялся живописать, как Шахт с распростертыми объятиями встречал в рейхстаге Гитлера и трясся от нетерпения удостоиться рукопожатия фюрера. Под конец своей тирады он обозвал Шахта перебежчиком и лицемером, от которого немецкому народу следует откреститься — звучало это как серьезное предостережение тем обвиняемым, кому еще предстояло выступить на суде.

Обеденный перерыв. В отсеке, где обедали младшие обвиняемые, разгорелась жаркая дискуссия, во время которой Шпеер пытался привлечь колеблющегося Шираха в ряды антигитлеровской оппозиции. Ширах высказал мнение, что если Гитлер был заурядным невежественным фанатиком, не имевшим понятия о проблемах, в которых увязла промышленность Германии, то ему не совсем понятно, отчего Шахт в свое время оказывал ему поддержку. Шпеер объяснил это тем, что вначале Гитлер держал Шахта за дурачка, «как и всех нас». Но это, похоже, не убедило Шираха, который все же не считал Гитлера таким уж невеждой, каким стремился его представить Шахт. По мнению Шираха, Гитлер, конечно, не мог похвастаться великой образованностью, однако он много читал, обнаруживая солидные знания практически в любой области.

— Вот это хуже некуда, — не соглашался Шпеер. — Как очень многие, кто бессистемно черпает из книг поверхностные знания во многих областях, он возомнил себя экспертом в этих областях. Взять хотя бы, к примеру, архитектуру и производство вооружений — и то, и другое области узкопрофессиональные, о которых я все же имею кое-какое представление. Он же считал себя экспертом в этом, поскольку все, что бы ни прочел на эту тему, принимал за чистую монету. Вообще этих самоучек отличает трепетное почтение ко всему печатному. В отличие от настоящих ученых, они не способны понять, что профессиональные знания обладают способностью устаревать, что наука не топчется на месте и что само по себе печатное слово — еще не право на вечность. Гитлер же был убежден, что его подход абсолютно применим ко всем областям, поскольку он, видите ли, прочел об этом в книгах.

Я вставил замечание о том, каким опасным может стать человек, если он и дилетант, и одержимый, после чего Ширах вернулся к теме негативной оценки Гитлера.

— Да, он до своего конца был одержим антисемитизмом, и даже в своем завещании он пытается возложить на евреев ответственность за войну и оправдать их уничтожение.

И, уже обращаясь к Шпееру, продолжал:

— Надо будет об этом упомянуть в нашей защите.

Шпеер решил не упускать возможность и попытался окончательно убедить Шираха.

— Обязательно упомянем. Как я вам уже говорил, Гитлер категорически заявил, что ему все равно, если немецкий народ утратит право на существование, поскольку такому народу уготована участь неполноценного. Вы, случаем, не считаете немецкую молодежь неполноценной и не имеющей право на существование?

— Что? — наморщился Ширах. — Вы должны показать мне, где это выражение стоит черным по белому.

Шпеер ответил, что непременно покажет и докажет ему, что Гитлер действительно отдал приказ лишить немецкий народ основ для дальнейшего существования.

Послеобеденное заседание. Геринг продолжал отпускать враждебные реплики в адрес Шахта так, чтобы слышали остальные обвиняемые, пообещав всем, что, мол, Джексон еще покажет Шахту. Оба адмирала и Ширах уже не жаловали его вниманием, посему бывший рейхсмаршал вынужден был избрать в качестве благодарной аудитории пребывавшего в полубеспамятстве Гесса.

Тюрьма. Вечер

Шахт, сидя за своим пасьянсом, производил впечатление спокойного и уверенного в себе человека.

— Слышали мое сегодняшнее выступление на послеобеденном заседании? Я все им выложил. Я рассказал им, что посулил Гитлер и какие из своих обещаний выполнил. Этим нацистам очень не хотелось меня слушать. Кроме разве что нескольких, которые меня поддерживают — Шпеер, Функ и Папен. Вся остальная скамья ворчала. Этот дурак, коротышка Штрейхер, упрекнул, что, мол, в таком тоне говорить о нашем покойном фюрере — ужасно. Скоты! Они рассуждают об уважении к покойникам, после того как отправили на тот свет 5 миллионов ни в чем не повинных людей и вдобавок погнали на свою бездарную войну миллионы честных немцев, которые домой уже не вернулись!

Но это еще только начало! Я им выложу все, что позволило начать эту войну. Этих вояк еще хватит удар. Они и так вне себя. Из них только Йодль со мной разговаривает, он все пытается выяснить для себя разницу между пацифизмом и миролюбием. Мне она известна. И я изложил ее перед судом. И если профессия офицера действительно претендует на то, чтобы быть почетной, то самоотверженней этой профессии нет на свете, ибо настоящий офицер обязан приложить максимум усилий, чтобы ему никогда не пришлось демонстрировать свои умения на практике.

Некоторое время мы говорили на тему милитаризма и сошлись во мнении, что, как показывает опыт, германский милитаризм, будучи поставлен перед дилеммой: мир или война, вследствие не рассуждающей исполнительности и тщеславия своих генералов, вследствие всего того, что годами вбивалось в их головы, неизменно выбирал войну.

1 мая. Несогласный

Утреннее заседание. Шахт заявил о том, что у него всегда было мало общего с нацистами, и о том, что серая и безликая масса ничего, кроме презрения, у него не вызывала. (Несмотря на то что Геринг утратил большую часть своей аудитории, он, пока Шахт произносил свою защитительную речь, во весь голос отпускал реплики вроде: «И глазом не моргнет утверждать такое! Нет, вы только послушайте, как он лжет!»)