в стаканах, и дослушали то, что осталось на наших сердцах, и разошлись по разным комнатам, неловко желая спокойной ночи у дверей. Коварная радость и дружеская жалость от того, что этот богач так и не позвонил Эмме, превратились в отравляющую смесь.

Мягкая простынь, тёплое пуховое одеяло, пышная подушка, как булочки в «Сладком кренделе». Неповторимое, ни с чем несравнимое чувство, когда я забрался в свою постель, омрачалось тем, что я не мог заснуть. Мягкая простынь жёстко царапала спину, одеяло поднимало температуру моего тела до пятидесяти градусов, а подушка затягивала в свою перину и мешала ровно дышать. Или меня душило нечто другое?

Я не мог понять, что со мной творилось. Отморозил голову, пока качался в снегу на пару с Эммой? Подхватил простуду в салоне самолёта, пока пожилой мужчина сзади чихал мне в спину? Потерял рассудок, пока лежал в больнице с анафилактическим шоком? Больше ничем не объяснить того, что моё лицо пылало огнём, а внутри закручивалась воронка страстей.

Через несколько часов я с горем пополам заснул и проспал до девяти. Неслыханное расточительство утра по меркам Джейсона Кларка, директора по рекламе. Но как же крепок и безмятежен был сон в собственной постели! Снег перестал сваливать свой гнев на нас. Раскрыв шторы, я чуть не ослеп от белизны и солнечных лучей просыпающегося солнца, что отражались в снегу, как в зеркале.

Эмма была права, уже в который раз. Столько лет прожив в этом доме, я перестал замечать, какая тишина стояла кругом. После галдёжного Лос-Анджелеса безлюдный островок, на котором я поселился, казался необитаемым. Лестница разносила мои шаги по всему дому. Эмма наверняка ещё нежилась в кровати – художники предпочитают богемный режим жизни и встают после обеда. Я мог бы ускользнуть ещё до полудня и отправиться к родителям, но что-то удерживало меня здесь. Не хотелось уходить не попрощавшись. И вообще… не хотелось уходить.

Но Эмма не спала. С террасы доносился почти беззвучный голосок, бормочущий романтические серенады. Я почти прокрался к мастерской, чтобы понаблюдать за работой настоящей художницы. Эмма сидела за мольбертом спиной ко мне. Кудри собраны в торчащее во все стороны гнездо, в уши запихнуты наушники, на стеллаже рядышком разбросаны кисти и краски. Вот он, настоящий творческий беспорядок, хаос талантливого творца.

Я прислонился плечом к дверному проёму и коснулся взглядом её спины. В футболке я видел мисс Джеймс лишь на экране, но вживую плавные движения её обнажённых рук, которыми она водила кисточкой по холсту, заворожили меня. Периодически она подсматривала в телефон и срисовывала пейзаж с фотографии, одной из тех, что высылала мне. Бухта в парке Рок Пойнт. Пока что проглядывались лишь очертания небосвода, сливающегося с горизонтом озера, но я бы узнал это место и в наброске из линий простого карандаша.

Желудок скручивало лёгкими спазмами, пока я наблюдал за балетом её рук. Ну точно, лихорадка или пищевое отравление. Никогда не ощущал ничего подобного. К тридцати годам алкоголь и мамины пироги уже не так-то просто переносятся организмом. Не знаю, сколько я так простоял, но в конце концов моё наблюдение стало совсем пошлым и бестактным. Я подошёл к Эмме сзади, чтобы не напугать. Рука потянулась вперёд, и на мгновение чуть не коснулась голой кожи её предплечья, но я вовремя остановил бесконтрольную конечность и осторожно тронул Эмму в том месте спины, с которой нас разделяла ткань одежды.

Эмма подскочила и вытянула наушники.

– Фух, как ты меня напугал.

– Прости, даже в мыслях не было.

– Думала, ты проспишь до обеда. – Она отложила кисточку и подарила всё своё внимание мне одному. Я улыбнулся.

– То же самое я думал о тебе.

Мы снова это делали. Разыгрывали партию в гляделки, словно больше не на что было посмотреть, кроме как друг на друга. Я откашлялся, хотел сказать хоть что-то, но меня опередили.

– Какие планы на сегодня?

– Надо съездить домой.

– Ты дома. – Заколдовала меня её улыбка.

– Домой к родителям. Будет некрасиво, если я побываю в Берлингтоне и не повидаюсь с ними.

– Ну, а я планировала весь день рисовать.

По глазам было видно – её миллионер так и не позвонил, не написал и не объявился, а Эмма не хотела казаться навязчивой, чтобы звонить первой. Она столько говорила о любви и о излечении разбитого сердца, что я лишний раз убедился: любовь – не для меня. Переживать из-за того, что кто-то не звонит. Грызть ногти о том, что кто-то может тебе изменить. Скучать, ждать и надеяться. Построить свою вселенную вокруг кого-то, кто в любой момент может её уничтожить. Нет, спасибо.

– Тогда не буду тебе мешать. – Чуть охлаждённо сказал я. – Пойду за машиной и заодно поищу телефон.

– Хочешь, я пойду с тобой…

– Не отвлекайся. Не думаю, что это займёт много времени.

Снежная буря повеселилась ночью на славу. Единственную дорогу к моему дому от города замело выше колена, и в пору было вызывать бульдозер, чтобы откопать путь назад. Обычно после таких зловещих метелей спасительную машину присылали с самого утра, чтобы вызволить тех немногих одиночек, поселившихся на Деруэй Айленде. Но сегодня они неприлично опаздывали, как девушка, которую ты ждёшь в ресторане целый час.

Отец советовал обзавестись своим подручным бульдозером на такие вот случаи апокалипсиса, но я не мог представить, чтобы рядом с «порше» в гараже стояло это чудовище, пусть и уменьшенного размера. Но родители часто оказываются правы, а мы не слушаем их, считая себя умнее. Разумнее было бы дождаться, когда власти расчистят дорогу, но чем больше я находился наедине с Эммой, тем сильнее заболевал. К тому же, у ворчливого соседа имелся какой-то трактор с ковшом, и я мог разжалобить его на крупицу помощи. Потому я замотался в тёплую одежду, как альпинист, и двинулся покорять свои вершины.

Пока я дошёл до дома мистера Леблана, уже истекал потом, как после забега на десять миль. Ничего себе тренировка вышла! Моя машина превратилась в один большой холм, только зеркала торчали, как уши какого-то громадного зверя, и дверцы поблескивали синевой сквозь белый снег. Я остановился отдохнуть и глянул на непроходимое поле вокруг. И где-то здесь был погребён мой телефон. Если я его найду, то скорее всего уже не реанимирую после переохлаждения.

Уже предвкушая перепалку с мистером Лебланом, я всё же взял себя в руки и постучал в его старый дом.

– Я думал, ты слинял из города и продал дом той кучерявой, что вечно тут шляется.

Грубиян.

– Доброе утро! – Просеял я сквозь раздражительную