– Я знаю, что в этом нет ничего удивительного! – перебила она. – В России сама императрица читает тома Энциклопедии!..

– Так вот, Грейг не только, должно быть, читает тома Энциклопедии, но и парадоксально является близким другом Алексана! Если нам удастся уговорить Грейга, договориться с ним… Если этот человек не согласится помочь нам, значит, власть Екатерины крепка, и тогда наша затея не имеет смысла. А покамест мы ничего не теряем. Составь письмо Алексану как официальному командующему. С Грейгом мы свяжемся потом!..

* * *

Она поправилась, слабость миновалась, кровотечения не повторялись. Но странная тревожность, будто охватывающая все тело, не проходила. Она решила не обращать внимания на эти странные краткие приступы, когда все тело вдруг будто обмирало судорожно… решила не обращать внимания...

Она составила довольно длинное письмо, которое Михал назвал «настоящим манифестом». Она хотела, чтобы он составлял это письмо вместе с ней, но он только просмотрел уже готовый текст:

– Я хочу, чтобы чувствовался твой стиль, стиль женщины!..

Тем не менее он просмотрел этот «настоящий манифест» очень внимательно и сделал несколько замечаний, с которыми она тотчас согласилась.

Она писала о себе в третьем лице и, по сути, в повелительном тоне, как будто уже требовала, приказывала, и в то же время приказывала и требовала именно как женщина…

«Поступок, который принцесса Елизавета всея России совершает ныне, только предуведомляет вас, граф, что дело идет о том, какой партии вы решитесь держаться в текущих политических делах. Завещание, составленное покойной императрицей Елизаветой, сохранено и находится в надежных руках.

Преследования, которым подвергалась принцесса и, в частности, ссылка в Сибирь, хорошо известны. Но теперь она вне опасности, и те руки, которые столько раз стремились уничтожить ее, теперь не могут до нее дотянуться. Она признана многими государями и пользуется их поддержкой. Чувство чести несомненно должно предписывать вам оказать помощь принцессе, желающей восстановить свои законные права. Подобная помощь – непременный долг всякого россиянина.

Итак, следует узнать, желаете ли вы держаться Наших интересов или нет. Ежели желаете, то вот поведение, которого вы должны будете держаться, граф! Вы начнете с обнародования манифеста, написанного на основании завещательного распоряжения покойной императрицы. Данный манифест будет в случае вашего согласия вам вручен. Мы желаем иметь вас на Нашей стороне, о чем вам не стоит забывать. Ваш прямой характер и справедливый ум внушают Нам надежду на возможность вам судить здраво до чрезвычайности. Мы же готовы к заключению союза с империей султана, проникшегося самыми добрыми чувствами по узнавании им Наших несчастий.

Не будет лишним предупредить вас, что все, что бы вы ни предприняли против Нас, не возымеет никакого действия, ибо на Нашей стороне султан и многие европейские государи. Мы узнаем от народной молвы о вашем поведении, которого вы будете держаться в этом деле.

За вами, граф, выбор той партии, к которой вы пожелаете примкнуть. Ежели вы склонитесь на Нашу сторону, то тем самым окажете Нам большую услугу. На Нашей стороне Наши тайные приверженцы в России. Желание соблюсти закон и право, а также и несчастья Нашего отечества, видимые Нами, заставляют Нас решиться на отстаиванье Наших законных прав. Рассудите, граф, что Мы не обязаны писать вам так откровенно, как Мы это делаем, но Мы этим взываем к вашему здравому смыслу и справедливому суждению, если мотивы, побуждающие Нас действовать, более чем достаточны и законны, чтобы склонить умы, которым нужно исполнять свой долг не только по отношению к своей родине, но и по отношению к самим себе.

Следовательно, это им надо поддержать законную наследницу в ее правах, долженствующих принести счастье тысячам страдающих под игом беззаконной власти людей. Мы заранее уверены в исходе Наших предприятий, которые неизбежны в их исполнении и очевидны в своем успехе. Когда окончится подготовительная работа, Нам останется лишь объявиться окончательно…»

Михал сказал, что все это неплохо. Она спросила, как лучше называть ей себя: принцессой, великой княжной или императрицей. Остановились на принцессе.

– Ты покамест еще не императрица, – заметил он и рассмеялся.

Естественно, она именовала себя «Мы» и писала не о «моем», но о «Нашем» деле соответственно. Михал отметил кое-какие нескладности, но тут же сказал, что «женщине это простительно»… Письмо было написано по-французски.

* * *

Михал не ошибся, и в конце концов Радзивилл действительно «припал к стопам» Екатерины и просил прощения. Доманскому пришлось расстаться со своим патроном, и это было грустно для Михала, потому что он вспоминал, как некогда в пышном доме князя раскрылся для подростка удивительный, красивый, новый мир…

* * *

В городе уже распространялись слухи, совершенно губительные для Елизаветы и прямо выражавшиеся в словах: «Не верьте этой женщине! Она – обманщица!», опубликованных в городской газете. Доманский тотчас отправился к Декруа и заявил консулу, что тот обязан защитить честь и достоинство принцессы, великой княжны, императрицы, в сущности, то есть законной императрицы!

– …разве ее законные претензии не поддерживает король Франции?!.

Консул не ответил ни «да», ни «нет», только сказал, что все же «данному лицу», как он теперь назвал Елизавету, лучше всего уехать как возможно скорее.

Михал передал ей совет консула и сам сказал, что уехать необходимо, и уехать действительно как возможно скорее…

Она сидела на постели, в неглиже, как выздоравливающая, играла батистовым платком, улыбалась и бормотала:

– Императрица, принцесса, княжна!.. А ты знаешь, императрица я или принцесса? Ты ведь и сам запутался, запутался…

Он сказал серьезно и ласково, что будет готовить все необходимое для отъезда. Она молчала, вертя в пальцах платок.

* * *

Франциска также деятельно готовилась к отъезду, собирая сундуки своей госпожи. Наконец все было приготовлено. Доманский и Чарномский уговорили магистрат простить нежеланной гостье некоторые долги. Все уже было погружено. Корабль зафрахтован. Экипажи наняты. Рано утром должен был состояться отъезд в порт.

Никто бы не догадался, о чем она думает сейчас! А она всем своим существом мечтала избавиться от этого странного томления, мучившего ее. Она говорила себе, что Михал не должен сердиться на нее, и… «Он все равно ничего не узнает! Он ничего не узнает!»… А времени оставалось совсем мало… Она позвала Франциску и велела ей передать Градичу на словах, что желает непременно говорить с ним наедине. Свидание было назначено ею в саду, в отдаленной беседке. Сад был достаточно большим, и беседок в нем было несколько. Естественно, свидание должно было происходить ночью! Она боялась, трепетала, дрожала. Она уже и сама не знала, чего ей хотелось больше: чтобы он пришел или чтобы она напрасно прождала его в беседке. Она вдруг начинала бранить себя в уме, а потом будто исчезали все мысли и ей хотелось лишь одного, чтобы миновалось это мучительное томление…