пришли к Учителю мы – его Ученики, поэты и художники. Насколько возможно среди общего бедствия, это была идиллия. Походы по окрестным лесам и полям с этюдником (он еще рисовал с натуры) и книгой какого-нибудь поэта. Обычно Учитель рисовал, а Ученик читал вслух. А вокруг покачивалось пьяное Подмосковье. Или на берегу Клязьминского водохранилища. Все леса и парки там исхожены нашей компанией. Потому что компания юных и любящих искусство вокруг него, как я понимаю, была всегда. Он был Учитель по призванию. Подобно какому-нибудь китайскому мудрецу. У него даже лоб был, как у Сократа. Подмосковный Сократ. Но в отличие от того, жена Ольга Ананьевна Потапова была удивительно добра и симпатична. Художница и теософка. Евгений Леонидович очень любил свою Олечку. Она даже в шутку переделывала его стихи: «…А без крова пропадай, без еды – капут. Ты протянешь руку: дай! А тебя попрут». «И тебе дадут», – читала Ольга Ананьевна с улыбкой. В нашей России – правда и то и другое.

ЕВГЕНИЙ КРОПИВНИЦКИЙ И ОЛЬГА ПОТАПОВА

Как они познакомились и когда поженились, не знаю. Я застал их уже зрелыми художниками и супругами. Причем личность и манера письма каждого из них была совершенно независима и свободна от влияния другого. Вокруг Евгения Леонидовича со временем образовалась группа юных художников и поэтов.

Еще в 1965 году их сын, художник и поэт Лев Кропивницкий писал об отце и его круге: «…Дружеские отношения и родственные связи. Духовное единство. Близость взглядов на искусство. Это неудивительно – его создавали вместе. Может быть, даже художники не одни делали это. Все время рядом шли поэты. Пожалуй, общий импульс был дан одновременно живописью и поэзией. Сложная связь двух искусств взаимно их обогатила. У некоторых это сочеталось в одном лице – они художники и поэты одновременно. Каждый художник знает и ценит стихи друзей – поэтов. Каждый поэт знает и ценит живопись друзей – художников.

Кстати, у некоторых из них и учитель один. Это Евгений Кропивницкий. Мастер старшего поколения, ученик знаменитых Серова и Коровина, он родился в 1893 году, но до сих пор сохранил молодость души, необычайную трудоспособность, неиссякаемую любовь к искусству.

Художник, поэт, композитор, мыслитель, талантливый педагог и, можно сказать, основатель целой династии художников «Лианозовской группы»: Ольга Потапова – его жена, Валентина Кропивницкая – дочь, Лев Кропивницкий – сын, Оскар Рабин – зять. Совсем как семейные школы эпохи Ренессанса. Только если тогда все строго придерживались «школы» своего главы, то здесь напротив – кажется, трудно найти художников более разных, чем эти пять членов одной семьи.

Евгений Кропивницкий на протяжении всей своей семидесятидвухлетней жизни ищет. И неизменно находит. И щедро дарит свои находки другим. Есть немало его учеников – и в живописи, и в поэзии, – которые построили себя лишь на одной ноте из полифонических богатств его творчества.

Сам он не из тех, кто бесконечно повторяет себя. Живой, активный, бесконечно трансформирующийся язык его работ неожиданно создает целую феерию блестящих открытий, следующих одно за другим. То он пользуется пуристически строгими приемами – его полотна сдержанны, почти монохромны, то вдруг они расцветают какими-то пантеистическими красочными звучаниями, а плотная эмаль фактуры становится насыщенной и трепетной. Он работает маслом, темперой, гуашью, акварелью, пастелью, цветной и черной тушью, фломастерами, сангиной, цветными и черными карандашами, пастами, авторучками. Пользуется разливами краски, наклейками, припечатками, накатыванием, созданием фактур методом накладывания картонов, тканей, листьев и трав. Он работает в гравюре и монотипии, он пользуется кистями, мастихинами, палочками, перьями и всевозможными изобретенными им приспособлениями. Часто смешивая самые различные. Казалось бы, не уживающиеся между собой техники и приемы, он добивается их сочетанием новых интересных эффектов.

Если Е. Кропивницкий не работает над беспредметными композициями (слово «абстрактный» он понимает по-своему, расширяя его значение), то круг тем, к которым он обращается, очень разнообразен. Часто это натюрморты, я бы сказал, полуабстрактные. Иногда это картины на темы древнерусской мифологии, изображающие леших, домовых, водяных и пр. Или это своеобразные пейзажи на тему «оголенность», в них художник передает свои предвидения будущего земли. Он имеет в виду оголенность и обедненность человеческого «Я», психики, этики, эмоции. Он тревожится за судьбу людей. Этот цикл, не чуждый эсхатологических настроений, связывается со строками его стихотворения «Автоматы» (1957):

Явился автомат: довольно!

Теперь властитель он земной…

И содрогнется мир невольно:

Автоматически слепой

Раздастся жуткий взрыв… И сгинут

Миллионы. Автоматов вой

Застынет в небе. В небо кинут

Они потоки смерти. Прах!

Так вот он жребий! Кем он вынут:

Кромешный ужас, смертный страх?!

О ПОЭТАХ И ПОЭТИЧЕСКИХ ГРУППАХ

(Из антологии «Самиздат века»)

ГАЛИНА АНДРЕЕВА

Именно у нее, в комнате на Большой Бронной, собирались молодые поэты, читали свои стихи, ревниво или восторженно слушали чужие, обсуждали вся и все… Я сам там бывал в конце 50-х. Помню балкон, свежие листья тополей внизу, за спиной – черный профиль пианино. За инструментом – молодой грузин, первый муж. (У нее и второй муж был композитор.) Тончайшая, красивая Галка (так мы ее звали), что называется, держала тон.

Компания – в основном студенты иняза и МГУ. Завсегдатаи – Андрей Сергеев (тогда он мне казался похожим на Тютчева), яркий и громкий Леня Чертков, Стас Красовицкий с Хромовым, Олег Гриценко. Читали Пастернака, футуристов и свои стихи обязательно. Свежие, только что записанные, машинка тогда была роскошью. Но и без машинки стихи Красовицкого, например, расходились в момент, доезжали за ночь до Ленинграда – недаром юный Иосиф Бродский помнил столько стихов Красовицкого.

Андрей Сергеев мне рассказывал: «Мы называли квартиру Галки „мансарда“ и еще так: „монмартрская мансарда, мансардская монмартра“. Мы были достаточно герметичны, но хотелось вентиляции, и поэтому мы приходили в ЦДКЖ в литобъединение „Магистраль“, которым руководил совершенно непристойный Гришка Левин. Весь обсыпанный перхотью, он кричал: „Хлебникова отверг советский народ!“ – и учил Пастернака жить. В „Магистрали“ Левин был кумиром, а у нас – „грязной скотиной“. Но куда-то надо было приходить…» И верно, я сам, помню, забредал в «Магистраль», но ясно понимал, что пришел во вражеский стан либеральной, но вполне советской литературной молодежи, которая хотела только так называемой правдивости, а не нового искусства.

А еще эта «чертковская» компания молодых снобов регулярно посещала коктейль-холл на улице Горького – тогдашний светский центр. Коктейли были вполне нам всем по карману, и под