– Я просто надеюсь, что вы не упадете в обморок, констебль Соммерс. – Джил улыбнулась и пошла рядом с доктором. – Ведите, сэр.

Пока мы обходили здание, я не заметил на территории ни одного человека. Тишина была глубокая, вязкая, наш путь напомнил блуждание во сне. Доктор Шерборн неожиданно обернулся и тихо спросил:

– Констебль, почему Марони? Мистер Эгельманн ведь потребовал, чтобы о пребывании в лечебнице этого больного не узнал никто за ее пределами и даже… – Взгляд стал колючим, – внутри. В документах Марони записан иначе, настоящее его имя знаю только я, и более ни один врач или санитар не имеет к нему регулярного доступа. Лекарства даю я, уборка палаты проводится в моем присутствии. Эгельманн желает, чтобы я пресекал любые попытки этого человека с кем-либо заговорить.

– И вы пресекаете?

– Хм. – Доктор потер заросший подбородок. – Он их не предпринимает. В основном, он молчит, отвернувшись к стене. Несколько раз случались, правда, сильные приступы, но на нас он не нападал. Кидался на стены. Пытался причинить себе боль. Он не проявляет никакого желания вернуться в общество или сбежать.

– Как вы нашли его? Кто его сюда привез?

Шерборн поколебался немного и наконец вздохнул.

– Необычность случая в том, что он сам явился под наши стены. Он находился в полуобморочном состоянии. Он назвался мне и потребовал связать его с кем-то из двух людей – Томасом Эгельманном или Лоррейн Белл. Оба имени были мне известны.

Мы поднялись еще по одной лестнице и ступили в неуютный коридор флигеля.

– И я хорошо понимаю, что эти двое не те, кого стали бы искать просто так, особенно сумасшедшие. Дальнейшее показало, – в зыбкой тьме, слабо разбавленной светом газовых рожков, глаза доктора блеснули, – что я не ошибся. Верно?

– Верно, – ответил я. Джил молчала. У меня оставалось ощущение, что она боится собственной тени.

Коридор был длинный, с бесцветными стенами и полом, который странным образом поглощал шаги. Глухо, как… в заколоченном гробу? Да, Мортариум был именно тем, что я себе и представлял, – флигелем смерти, но не мог скрыть шума из-за запертых дверей, где еще жили. До нас доносились смех, бормотание, царапанье чего-то – видимо, ногтей. Все напоминало странный зверинец, где почему-то нельзя просто так посмотреть на зверей.

Чья-то рука вдруг высунулась из окошка в двери и схватила Джил за волосы. Девушка вскрикнула, рванулась. Доктор, подскочив, строго приказал:

– Кора, утихомирьтесь! Не получите сегодня пудинга!

Пытаясь освободить напарницу, я рассмотрел лицо пациентки: вытаращенные зеленоватые глаза, текущую по подбородку слюну. Пальцы доктора разжали скрюченную руку; в следующий миг Шерборн сделал то, от чего я содрогнулся: оскалившись и зарычав, он подступил к двери, ударил по ней ладонью – несильно, но гулко. Кора отпрыгнула и затихла. Джил выругалась, пытаясь поправить свой строгий пучок. Шерборн обернулся.

– Иногда по-другому никак. Но лучше, если вы никому об этом не скажете.

– Хорошо… – пробормотал я, а мисс Уайт сердито добавила:

– Для умирающих они прыгучие!

– Умирать можно по-разному, – ответил доктор. – Поверьте, если бы все пациенты, попадающие в Мортариум, предпочитали уходить из жизни лежа, у меня не было бы ни таких проблем, но таких расходов на охрану.

Он улыбнулся, правда, довольно кисло, и прибавил шагу. Джил последовала за ним. Я снова оглянулся на дверь буйной умирающей. По ту сторону было очень тихо.

– Мистер Соммерс!

Они с Джил уже остановились в конце коридора, у разветвления: флигель был нестандартной формы, напоминал букву «Т». Доктор серьезно взглянул на меня.

– Будьте тише. Он не любит шума. И постарайтесь его не утомлять.

Вспомнив кое-что из нашего разговора, я спросил:

– Будете присутствовать?

– Или оставите нас с буйным сумасшедшим наедине, а потом закопаете перед корпусом, чтобы через наши кости росла травка? – влезла Джил.

Мне снова захотелось высказаться по поводу ее поведения, но доктор вдруг рассмеялся.

– У вашей помощницы прекрасная манера прятать страх. Не бойтесь. Марони не опасен. Ему трудно пошевелиться, скоро ему будут колоть морфий. Обычно его колют в это время, но ваш визит…

– Морфий? – внезапно посерьезнела Джил. – Все… так плохо?

– Мы постараемся обо всем узнать быстро, – спешно добавил я, и доктор кивнул.

– Я останусь по эту сторону двери. Мне не хотелось бы никаких санкций от Эгельманна в случае, если ваша информация… – Он глянул себе под ноги, точно ища там нужное выражение, – попадет не в те руки.

– Здраво. Насколько я успел заметить, слышимость в самих комнатах неплохая.

– У Марони тихий голос, констебль. Единственное, что я смогу услышать, если вы подойдете к его постели и закроете дверь, – ваши вопросы. Но едва ли я пойму из них много, поскольку я… – Он снова улыбнулся, огладив рыжую бородку, – человек, далекий от сыска, и черпаю информацию лишь из газет.

Он осторожно постучал в дверь и позвал:

– Мистер Марони, к вам пришли, – он помедлил. – От Томаса Эгельманна. Готовы поговорить?

Ответом была тишина. Доктор вынул из кармана ключ и повернул в двери. Едва она приоткрылась, запах медикаментов ударил в ноздри.

Мужчина, лежавший на постели, энергично приподнялся и зашевелил губами. Шерборн был прав: расслышать слова с порога было невозможно. Но по тому, как Марони тянул руку, было понятно: он хочет говорить. Мы с Джил вошли в палату; доктор тихо прикрыл дверь. Я приблизился первым, внимательно всматриваясь в больного.

Ожидание – увидеть старика – не оправдалось. Ему было лет сорок пять, хотя иссушенное лицо и иссеченные шрамами жилистые руки выдавали нелегкую жизнь. Тем не менее мощные плечи и едва тронутые сединой густые волосы говорили о том, что некогда здоровье Марони было крепким. Как и по-прежнему живой блеск его запавших карих глаз.

– Не удивляйтесь, – просипел он. – Связки сожжены, почти как желудок. Что вам нужно? Она в городе? Началось?

Череда вопросов, выпаливаемых один за другим, обескуражила меня. Я привык допрашивать иначе, но кивнул, отвечая сразу на все.

– Томас Эгельманн хочет, чтобы…

– Корабли, правильно? Она их заполучила?

– А вы не знаете? – напряженно спросила Джил, присаживаясь на стул и вынимая блокнот. Марони смерил ее пристальным взглядом и слабо усмехнулся.

– Я сбежал недавно и даже не знаю, покинула ли она Вену.

– Вену? – уточнил я. – Сколько она пробыла там?

– Немало, мне и не вспомнить, но из ее квартир венская была, кажется, любимой. – Он прокашлялся. – Если Фелисия способна что-то любить.