в начале года: «Мы пожаловались Володе, что в мамином чисто гуманитарном институте никто из научных сотрудников не владеет техникой звукозаписи, а мальчики из фонетической лаборатории, которых попросили записать его концерт, решили, видимо, сделать бизнес на этой пленке и долго нам ее не давали. Высоцкий сказал, что это плохо. Спросил: “А они не отнесут ее кой-куда? Меня сейчас поприжали с песнями ”. Мама горячо уверяла Володю, что этого не случится, что лаборанты не настучат, хотя, кажется, своего не упустят. Мы проводили Володю до театра и простились»499.

Через год этот глагол появится в черновиках «Песни о вещем Олеге», где речь вновь пойдет о власти, но на этот раз представленной в образе князя: «Прижал всех — никто и не пикнул» (АР-8-92). А еще через несколько лет Высоцкий снова употребит его на одном из домашних концертов: «Одно время, когда уж меня прижали совсем, я начал писать детские стихи»[721] [722]. Процитируем также стихотворение «Как тесто на дрожжах, растут рекорды…» (1968), где проводилась та же мысль: «Сейчас за положенье вне игры — жмут, / А будет: тот, кто вне, тот молодец!».

Да и сами власти употребляли этот глагол применительно к поэту: «Мы Высоцкому хвост прижмем»; — так в 1969 году во время допросов грозил следователь саратовскому студенту Александру Романову, зная его интерес к творчеству барда501.

Похожий глагол находим также в посвящении к 60-летию Юрия Любимова (1977): «Не раз, не два грозили снять с работы, / Зажали праздник полувековой» («Ах, как тебе родиться пофартило…»). Да и в ранней редакции «Сентиментального боксера» герой говорил: «Вот он зажал меня в углу…» (АР-17-182).

***

Следующее произведение на спортивную тему, которое мы рассмотрим, называется «Песня про правого инсайда». Она существует в двух редакциях — 1967 и 1968 годов. Первая — довольно безобидная /2; 432 — 433/, а вот вторая, датируемая летом 1968-го /2; 144 — 145, 433 — 435/, уже изобилует многочисленными аллюзиями на взаимоотношения Высоцкого с властями, поскольку в это время против него шла массированная кампания, да и в целом 1968 год характерен усилением репрессий против инакомыслящих. Поэтому логично предположить, что сюжет с футбольным матчем служит лишь формальным прикрытием конфликта поэта и власти, персонифицированной в образе правого инсайда: «Ох, инсайд! Для него — что футбол, что балет, / И всегда он танцует по правому краю… / Справедливости в мире и на поле нет — / Потому я всегда только слева играю. / Он забил первый гол, получив точный пас. / Он грубит, он буянит и судьям перечит. / Я — сижу, меня тренер поставил в запас, / И инсайд беспрепятственно наших калечит!» /2; 433/.

В контексте футбольного сюжета может показаться странным, что этого инсайда до сих пор не удалили с поля, если «он грубит, он буянит и судьям перечит» (то же самое относится и к «канадским профессионалам» из «Песни о хоккеистах»: «Профессионалам судья криминалом / Ни бокс не считает, ни злой мордобой»). Но на уровне подтекста становится понятно, что советскую власть «удалить» невозможно, все ее боятся, она может делать, что хочет, и никакие судьи ей не страшны.

А теперь сопоставим «Песню про правого инсайда», где идет речь о массовых избиениях (читай: репрессиях) с «Путешествием в прошлое» (1967), где лирический герой говорит уже только о своем избиении: «Ох, инсайд! Для него — что футбол, что балет, / И всегда он танцует по правому краю <…> И инсайд беспрепятственно наших калечит!» = «А какой-то танцор бил ногами в живот».

Главному герою не дают выйти на поле, и он вынужден сидеть и смотреть, как инсайду «сходят с рук перебитые ноги» /2; 434/. Общая идея этой песни послужила основой для «Марша футбольной команды “Медведей”» (1973): «Вперед, к победе! / Соперники растоптаны и жалки, — / Мы проучили, воспитали их». В обоих случаях используется метафорический образ жестокого футбола с калеченьем противника.

В черновиках «Марша» имеется следующая строка: «Нам прет сегодня карта!» /4; 375/, - а в песне «У нас вчера с позавчера…» герои говорили о шулерах: «Карта прет им, ну а нам — пойду покличу!». Но важно отметить, что та строка из «Марша» осталась в черновике, а в основном варианте стоит: «А нам забили…». В «Куплетах нечистой силы» (1974) появятся в этой связи такие строки: «Нет, что-то стала совсем изменять / Наша нечистая сила!».

Можно также предположить, что начало «Песни про правого инсайда» — «Ох, инсайд! Для него — что футбол, что балет» — получило развитие в «Марше» (образ американского футбола, то есть жестокой борьбы с калечением противника — по сути, того же бокса и «злого мордобоя» из «Песни о хоккеистах», «мордобития» из «Песни про джинна», а также «крушения» челюсти и ребер из «Сентиментального боксера», — и образ балета, то есть мягкости, плавности и т. д.) в следующей строфе: «В тиски медвежие / Попасть к нам — не резон, / Но те же наши лапы — нежные / Для наших милых девочек и жен».

А теперь сравним ситуацию в «Песне о хоккеистах», в «Марше футбольной команды “Медведей”» и в «Песне про правого инсайда»: «Как будто мертвый, лежит партнер твой» = «Соперники растоптаны и жалки» = «И инсайд беспрепятственно наших калечит».

Мотив физического уничтожения властью своих противников встретится и в «Королевском крохее» (1973): «Девиз в этих матчах: “Круши, не жалей! / Даешь королевский крохей!”». Это очень напоминает «злой мордобой» из «Песни о хоккеистах». А крохей — это контаминация крокета и хоккея, что вновь отсылает к этой песне. Но самое интересное — что описание королевского крохея повторяет описание бокса в «Сентиментальном боксере»: «И думал противник, мне челюсть кроша <…> Но думал противник, мне ребра круша <…> Теперь, признаюсь, кончен матч…» (АР-574) = «Названье крохея от слова “кроши” <…> Девиз в этих матчах: “Круши, не жалей / Того, кто не любит крохей!”» (АР-1-168) («кроша» = «кроши»; «круша» = «круши»; «матч» = «матчах»). А лирический герой в «Сентиментальном боксере» как раз не любит бокс (то есть тот же крохей): «Бить человека по лицу / Я с детства не могу»[723]. Поэтому противник его и «крушит».

В свою очередь, «злой мордобой» из «Песни о хоккеистах» предвосхищает ситуацию в «Марше футбольной команды “Медведей”», где упоминаются «“Медведи” злые», играющие в «кровавый, дикий, подлинный футбол». Причем футбол в этой песне и крохей в «Королевском крохее» наделяются похожими характеристиками: