завистью, которую испытывали к нему евреи не только Рима, но и провинций. Прямым следствием этого, по его версии, было то, что на протяжении всей последующей жизни соплеменники часто пытались уничтожить его с помощью оговора.

Одну из таких попыток предпринял в начале 70-х годов некий Йонатан — ткач по профессии и убежденный сторонник сикариев, бежавший после разгрома восстания в находившуюся на территории современной Ливии Кирену и попытавшийся там поднять восстание против римлян. Он успел собрать в лагере в пустыне около двух тысяч своих сторонников, когда богатые евреи Кирены, почувствовав угрозу своему благополучию, донесли о готовящемся восстании римскому губернатору так называемого «ливийского пятиградия» Катуллу.

Последний поспешил послать армию к лагерю Йонатана, которая без труда перебила всех находившихся там практически безоружных и не имеющих никакого боевого опыта людей. Сам Йонатан и несколько его приближенных были взяты в плен и предстали перед губернатором. Однако на допросе Йонатан указал в качестве зачинщиков восстания на богатейших евреев Кирены, то есть на своих же доносчиков. Абсурдность и нехитрые цели этого обвинения были очевидны, но Катулл, будучи давним ненавистником евреев, мгновенно понял, какие возможности открывает перед ним такой навет, ухватился за него и казнил по ложному обвинению в попытке мятежа три тысячи самых богатых евреев Кирены, передав в казну их имущество.

Однако на этом он не остановился. Опасаясь, что евреи близлежащих городов и стран пошлют делегацию в Рим с обвинением его в убийстве невинных людей, Катулл сам отправился в Рим и привез с собой Йонатана, который то ли добровольно, то ли под пытками согласился дать показания о том, что ряд видных евреев Александрии и Рима готовят заговор против императора на всей территории империи. Среди заговорщиков Йонатан назвал и Иосифа, причем, согласно «Жизнеописанию», заявил, что именно Иосиф добывал необходимые для восстания оружие и деньги.

Это было поистине страшное обвинение. Но Веспасиан быстро разобрался, что его пытаются водить за нос, и велел провести тщательное расследование. В итоге все названные Йонатаном лица, включая Иосифа, были признаны невиновными, а вот Йонатан и Катулл обвинены в злонамеренной лжи. Но если первый был подвергнут бичеванию, а затем сожжен заживо, то второй просто отправился обратно в Кирену, избегнув какого-либо наказания.

Случившуюся с Катуллом после этого тяжелую болезнь Иосиф явно воспринимает как заслуженное им наказание свыше за ложные обвинения и ненависть к евреям. Обстоятельства его смерти он описывает едва ли не со сладострастием: «Но недолго прошло, как его схватила сложная и неизлечимая болезнь. Он умер, наконец, в больших мучениях, терзаемый не только телом, но еще больше болезнью духа. Ужасные призраки преследовали его беспрестанно, он все не переставал кричать, что видит возле себя тени им умерщвленных; бывало также, что, теряя самообладание, он соскакивал со своего ложа, как будто к нему применяют пытки и огонь. Недуг его все более ухудшался. Наконец внутренности его начали гнить, пока не выпали совсем — тогда он испустил дух. Случай этот, не менее других, служит явным доказательством того, что божественное провидение наказывает злодеев» (ИВ, 7:10:4).

«И после этоrо, хотя завидовавшие моему счастью часто возводили на меня обвинения, промыслом Божиим я отвратил их все», — добавляет он в «Жизнеописании», а затем сообщает, что подобные попытки опорочить его предпринимались и позже, во времена правления Тита и Домициана, однако все они были отвергнуты как ложные, и благосклонность цезарей к нему только усиливалась.

В это же время Иосиф разводится со взятой им в Александрии третьей женой «за ее нравы» (нам остается только предполагать, какая семейная драма стояла за этими словами) и женится на дочери богатого еврея с Кипра.

Брак этот, вне сомнения, призван был поправить его материальное положение и помочь, наконец, обрести собственный дом. Показательно, что новая жена была по происхождению именно киприоткой, а не римлянкой, — римские евреи, видимо, отдавать одну из своих дочерей замуж за «предателя» отказались.

Но было ли такое отношение к нему оправданным? Как мы увидим дальше, во всех своих сочинениях Иосиф остается верным сыном своего народа, делает все для его прославления, горячо отстаивает его права и страстно отбивает любые попытки опорочить евреев, всячески пытаясь таким образом улучшить их положение в Римской империи.

Из целого ряда его обмолвок и в «Жизнеописании», и в «Иудейской войне», и в трактате «Против Апиона» следует, что он видел себя защитником интересов евреев и, как и в начале своей деятельности, во время первого посещения Рима использовал свое, пусть и небольшое влияние во дворе для того, чтобы замолвить словечко перед императором за тех из соплеменников, которые оказались жертвами ложных обвинений или необоснованных преследований.

Видимо, в эти же 72–73 годы Иосиф пишет свою первую книгу об Иудейской войне, о которой сообщает в «Предисловии автора» к известному нам варианту на греческом языке: «А потому я, Иосиф, сын Маттафии, еврей из Иерусалима и из священнического рода, сам воевавший сначала против римлян и служивший невольным свидетелем всех позднейших событий, принял решение дать народам Римского государства на греческом языке такое же описание войны, какое я раньше составил для варваров внутренней Азии на нашем родном языке» (ИВ: Пред.: 1).

Ни один экземпляр той книги до нас не дошел, так что мы даже не знаем точно, на каком именно языке она была написана, — ведь Иосиф Флавий считал для себя равно родными как иврит, так и арамейский. Однако дальше он пишет: «Я считаю недостойным умолчать о таких важных событиях и в то время, когда парфяне, вавилоняне, отдаленные арады, наши соплеменники по ту сторону Евфрата и адиавины, благодаря моим трудам, подробно ознакомились с причинами, многочисленными превратностями и конечным исходом той войны, — чтоб рядом с ними оставить в неведении тех греков и римлян, которые в войне не участвовали, и предоставить им довольствоваться чтением лицемерных и лживых описаний» (ИВ, Пред.: 2).

Из этих слов вроде бы следует, во-первых, что книга все же была написана на арамейском, так как именно этот язык был «лингва франка» для жителей Междуречья того времени, а во-вторых, она приобрела в том регионе достаточную известность. Правда, Тесса Раджак справедливо указывает, что Иосиф, вероятнее всего, владел иудейским диалектом арамейского, который был далеко не всегда понятен жителям Вавилонии, Персии, Адиабены и других областей Парфянской империи. Так что в первую очередь она, видимо, все же предназначалась для проживающих там евреев, хотя и это мнение тоже неоднозначно.

Среди неевреев, безусловно, также должны были найтись читатели такой книги, и, обращаясь к ним, Иосиф прежде всего хотел показать мощь Рима и его армии, сумевшей сломить сопротивление народа, по меньшей мере не