засел большой отряд беглецов. Оцепив лес, он приказал начать его вырубку. Поняв, что они окружены, зелоты ринулись в последнюю, смертельную атаку. Бой продолжался долго, но римляне потеряли в нем лишь 12 человек убитыми и несколько десятков ранеными, а среди евреев погибло не менее трех тысяч воинов. Среди них и Иегуда бен Яир, не раз демонстрировавший отчаянную храбрость во время обороны Иерусалима и сумевший вместе со своим отрядом через подземный ход выбраться за город.

Теперь непокоренной оставалась лишь затерянная в Иудейской пустыне Масада, но она не слишком мешала римлянам, и Луцилий Басс решил ее пока не трогать.

* * *

Судный день Масады настал весной 73 года, когда после смерти Басса в Иудее появился новый наместник — Флавий Сильва.

Узнав, что засевшие в Масаде еще с 66 года сикарии во главе с Элеазаром в поисках продовольствия время от времени совершают набеги на мирных жителей — как на язычников, так и на своих же евреев, в которых видят предателей, покорившихся римлянам, Сильва не пожелал с этим мириться.

Несмотря на огромные трудности, связанные с самим месторасположением крепости, он решил взять ее в блокаду и, готовясь к штурму, соорудил насыпь высотой в 70 метров. Когда же и этого оказалось недостаточно, построил на ней каменную насыпь высотой около 20 метров, за которой были установлены орудия, а также тридцатиметровую башню, которую, чтобы защитить от огня, обшили железом и с которой солдаты могли непрестанно обстреливать защитников Масады камнями и стрелами.

Однако когда римлянам все же удалось протаранить стену крепости, выяснилось, что ее защитники успели соорудить вторую, причем навесили на нее сделанную из досок конструкцию, напоминавшую остов огромного, состоявшего из множества секций дома, каждую из которых наполнили землей. Попадая в такую «земляную подушку», таран терял силу удара, и новая стена оставалась невредимой.

Тогда Басс приказал забросать конструкцию горящими головнями. Деревянный каркас мгновенно загорелся, и пламя стало стремительно распространяться, но… ветер дул в сторону римлян, и огонь вот-вот мог охватить их катапульты, и солдаты уже начали подумывать об отступлении. Но тут ветер вдруг переменился, огонь перекинулся на стену, и вскоре часть ее рухнула, освобождая проход в крепость.

Но даже поняв, что падение крепости неизбежно, а прорыв через осадивших ее тысячи римлян невозможен, Элеазар ни на минуту не допустил мысли о возможности сдачи в плен. Такой исход был для него просто немыслим, и потому он пришел к выводу, что единственный выход, который остается у него и его товарищей, — это убить своих жен и детей, а затем покончить с собой. Теперь оставалось лишь убедить в правильности этого выбора остальных. Согласно «Иудейской войне», Элеазар произнес перед своими соратниками в первый день наступившего праздника Песах две страстные речи.

В первой из них он напоминает базовую истину иудаизма о том, что свобода является высшей ценностью и что для евреев позорно становиться чьими бы то ни было рабами, кроме рабов Бога, являющегося единственным их Царем и Господином. А потому, уйдя из жизни добровольно, свободными людьми, они выполнят Его волю, поскольку и все случившееся с ними является проявлением Его воли.

«Да не посрамим себя мы, которые не хотели переносить рабство еще прежде, когда оно не угрожало никакими опасностями, — говорил Элеазар. — Не предадим же себя теперь добровольно и рабству, и самым страшным мучениям, которые нас ожидают, если мы живыми попадем во власть римлян! Ибо мы первые восстали против них и воюем последними. Я смотрю на это, как на милость Божию, что он даровал нам возможность умереть прекрасной смертью и свободными людьми, чего не суждено другим, неожиданно попавшимся в плен. Мы же знаем наверно — завтра мы в руках врагов; но мы свободны выбрать славную смерть вместе со всеми, которые нам дороги. Этому не могут препятствовать враги, хотя бы они очень хотели живыми нас изловить… Лучше поэтому принять наказание не от наших смертельных врагов — римлян, а от Самого Бога, ибо Божья десница милостивее рук врагов. Пусть наши жены умрут неопозоренными, а наши дети — не изведавшими рабства; вслед затем мы и друг другу сослужим благородную службу: тогда нашим почетным саваном будет наша сохраненная свобода. Но прежде мы истребим огнем наши сокровища и всю крепость… Только съестные припасы мы оставим в целости, ибо это будет свидетельствовать после нашей смерти, что не голод нас принудил, а что мы, как и решились от самого начала, предпочли смерть рабству».

Увидев, что этой речью ему удалось убедить лишь малую часть товарищей, Элеазар решил от идеологической мотивировки перейти к психологической: начал с упреков в трусости и малодушии, а затем, напомнив о бессмертии души, неизбежности смерти, снова вернулся к мысли о том, что когда перед человеком стоит выбор между смертью и рабством, именно смерть является самым достойным и одновременно самым легким выходом.

В результате в изложении Иосифа он произнес целую философскую лекцию о том же бессмертии души и бессмысленности страха перед физическим уходом из этого мира.

Дальше он, видимо, обратился к тем, кто связал свою судьбу с сикариями и в глубине души считал, что если бы евреи склонили голову пред Римом, то могли бы избежать столь страшной судьбы.

На примере кейсарийских, александрийских и сирийских евреев Элеазар доказывает, что любые попытки договориться с антисемитами и задобрить их или даже стать коллаборационистами и выступить на стороне врагов собственного народа заканчиваются лишь новыми погромами и резней. Затем он снова напоминает о гибели Иерусалима и говорит, что все они здесь, в Масаде, жили надеждой, что им удастся отомстить врагу, но теперь, когда этой надежды не осталось, сама жизнь лишается всякого смысла.

«Умилосердимся над самими собою, над женами и детьми, пока мы еще в состоянии проявить такое милосердие. Для смерти мы рождены и для смерти мы воспитали наших детей. Смерти не могут избежать и самые счастливые. Но терпеть насилия, рабство, видеть, как уводят жен и детей на поругание, — не из тех это зол, которые предопределены человеку законами природы; это люди навлекают на себя своей собственной трусостью, когда они, имея возможность умереть, не хотят умереть, прежде чем доживут до всего этого. Мы же в гордой надежде на нашу мужественную силу отпали от римлян и только недавно отвергли их предложение сдаться им на милость. Каждому должно быть ясно, как жестоко они нам будут мстить, когда возьмут нас живыми. Горе юношам, которых молодость и свежесть сил обрекают на продолжительные мучения; горе старикам, которые в своем возрасте не способны перенести страдания. Тут один будет видеть своими глазами, как