матчей были на медленном корте из глины – лучшей поверхности Надаля. Федерер лучше на траве. С другой стороны, жара первой недели подсушила скользкие корты Уимблдона и сделала их медленнее. Не стоит забывать и то, что Надаль адаптировал свою игру на глине для травы: двигается ближе к задней линии при ударах с отскока, усиливает подачу, преодолевает аллергию к сетке. В третьем раунде он выбил абсолютно всю дурь из Агасси. Телесети в экстазе. Перед матчем на Центральном корте, за стеклянными горизонтальными бойницами над южной оградой корта, пока на корт в новой форме «Ральф Лорен», похожей на детскую форму морячков, выходят линейные судьи, комментаторы едва не подпрыгивают в своих креслах. Финал этого Уимблдона – история мести, динамика царь-против-цареубийцы, яркие контрасты характеров. Страстный мачизм Южной Европы против утонченного клинического мастерства Севера. Дионис и Аполлон. Топор и скальпель. Левша и правша. Номера 2 и 1 в мире. Надаль – человек, который довел до самого предела современную силовую игру на задней линии… против человека, который преобразил эту современную игру, чья точность и разнообразие не менее важны, чем его скорость и быстрые ноги, но который и на удивление уязвим или нервничает из-за того первого. Британский спортивный журналист, восхищаясь с коллегами на трибуне прессы, произносит – дважды: «Это будет война».

Плюс мы в соборе – на Центральном корте. И мужской финал всегда проходит во второе воскресенье двух недель – этот символизм Уимблдон подчеркивает тем, что никогда не устраивает игр в первое воскресенье. И ветер с моросью, все утро опрокидывавший знаки парковки и выворачивавший зонтики, за час до матча вдруг прекращается, и как раз когда с Центрального снимают брезент и устанавливают сетку, появляется солнце.

Под аплодисменты выходят Федерер и Надаль, ритуально кланяются ложе знати. Швейцарец – в спортивном пиджаке цвета сливочного масла, который на него нацепил «найк» для нынешнего Уимблдона. На Федерере – и, возможно, только на нем одном – сочетание пиджака с шортами и кроссовками не выглядит абсурдно. Испанец пренебрегает любой верхней одеждой ради того, чтобы показать свои мускулы. Они со швейцарцем оба в «найке» – вплоть до совершенно одинаковых белых платков с галочкой «Найк», повязанных прямо над третьим глазом. Надаль подтыкает волосы под свой платок, а Федерер нет, и то, как он приглаживает и ерошит упавшие на платок пряди, – главный федереровский тик, который могут видеть телезрители, как и навязчивое возвращение Надаля к полотенцу болбоя между розыгрышами. Но есть и другие тики и привычки – мелкие преимущества просмотра вживую. Та особая забота, с которой Роджер Федерер вешает пиджак на спинку свободного стула у корта, вот так, чтобы не мялся, – здесь он это делал перед каждым матчем, – есть в этом что-то инфантильное и странно умилительное. Или то, как он обязательно меняет ракетку во время второго сета – новая всегда в одном и том же прозрачном целлофановом пакете, заклеенном синим скотчем, который он аккуратно снимает и всегда передает болбою на выброс. Привычка Надаля постоянно вытаскивать длинные шорты из зада, пока стучит мячиком перед подачей, то, как он всегда настороженно поглядывает по сторонам, проходя по задней линии, словно заключенный, который боится заточки. И в подаче швейцарца есть что-то странное, если присмотреться поближе. Когда Федерер держит мячик и ракетку перед собой, он, прежде чем сделать подачу, всегда помещает мяч перед вилкой, чуть ниже головы, ровно в отверстие в форме «V», всего на миг. Если мячик ложится не идеально, он его поправляет. Это происходит очень быстро, но все-таки каждый раз, и на первой подаче, и на второй.

Теперь Надаль и Федерер ровно десять минут разогревают друг друга; судья следит за временем. В этих профессиональных разогревах чувствуются очень строгий порядок и этикет – но телевизионщки решили, что вам это видеть неинтересно. На Центральном корте умещаются тринадцать тысяч человек с мелочью. Другие несколько тысяч поступили так же, как некоторые здесь поступают добровольно каждый год, т. е. заплатили у входа полную цену за билет со свободной рассадкой, а потом собрались – с корзинками для пикника и спреем от комаров – смотреть матч перед огромным телеэкраном снаружи Корта 1. Если кто-то может это объяснить – пожалуйста.

Сразу перед игрой у сетки церемониально подбрасывают монетку, чтобы решить, кто подает первым. Очередной уимблдонский ритуал. Почетный жеребьевщик в этом году – Уильям Кейнс в сопровождении судьи и рефери турнира. Уильям Кейнс – семилетний мальчик из Кента, заболевший в два года раком печени и каким-то образом переживший операцию и ужасную химиотерапию. Здесь он представляет Cancer Research UK[444]. Он розовощекий блондин, по пояс Федереру ростом. При жеребьевке толпа одобрительно ревет. Федерер все время отстраненно улыбается. Надаль на другой стороне сетки пританцовывает на месте, как боксер, мотая руками перед собой, как маятник. Не знаю, показывают американские телесети жеребьевку или нет, входит эта церемония в контракт или они вставляют рекламу. Когда Уильяма Кейнса уводят, слышатся новые крики зрителей, но рассеянные и неорганизованные, большинство не очень понимает, как реагировать. Как будто стоило ритуалу кончиться – и все осознали, почему здесь был этот ребенок. Когда ребенок с раком подбрасывает монетку в этом финале мечты, захватывает ощущение чего-то важного, чего-то одновременно комфортного и нет. У этого ощущения, что бы оно ни значило, то свойство, когда понимание вертится где-то на языке, но остается неуловимым по меньшей мере первые два сета[445].

Красоту топового спортсмена почти невозможно описать прямо. Или воссоздать в ощущениях. Форхенд Федерера – великолепный текучий хлыст, бэкхенд – одноручник, хоть плоский, хоть с верхней подкруткой, хоть резаный – причем у резаного удара такая сила, что мяч в полете меняет форму и скачет по траве где-то на уровне лодыжки. У его подачи скорость мирового класса, а по степени пласировки и разнообразию к нему и близко никто не подходит; движение при подаче гибкое и неэксцентричное, специфическое (по телевизору) только из-за угреподобного щелчка всем телом в момент удара. Его интуиция и чувство корта – потусторонние, а работа ногами – лучшая в игре: в детстве он был еще и одаренным футболистом. Все это правда, и тем не менее ничто из этого по-настоящему не объясняет и не позволяет представить тех ощущений, которые испытываешь, когда видишь игру этого человека вживую. Когда лично лицезреешь ее красоту и гениальность. К эстетике надо вести в большей степени через околичности, опосредованно или – как поступил Аквинский с собственной неописуемой темой – пытаться определить