Вот так: одни утратили способность властвовать, другие – от рождения ее не имели[746].

Современники различно характеризовали политический облик П. Н. Дурново. С. Ю. Витте, например, делал акцент на гуманизме Дурново-директора департамента полиции и либерализме Дурново-сенатора, тем самым, быть может, оправдывая свой выбор в октябре 1905 г. А. И. Иванчин-Писарев это вроде бы подтверждает: П. Н. Дурново широко практиковал административную ссылку и объяснял это тем, что «для политических дел суды хуже», ибо «расправлялись бы строже», лишая талантливых людей возможности состояться профессионально. В. Б. Лопухин называл его «завзятым реакционером». А. В. Герасимов утверждал, что представление о Дурново как об очень реакционном человеке не соответствовало действительности, «во всяком случае в октябре 1905 года он пришел к власти с настроениями, ни в чем существенно не отличавшимися от настроений творцов манифеста 17 октября». По Б. А. Васильчикову, П. Н. Дурново «представлял из себя очень определенный облик политического деятеля крайне правых убеждений». И. И. Толстой писал, что «пресловутый либерализм Дурново оказался, конечно, весьма легковесного качества» и что причина не в Дурново, а в мерке: то, что казалось либеральным при Плеве, «превратилось в консерватизм, граничащий с обскурантизмом и ретроградством» после манифеста 17 октября[747]. И только советские историки никогда не сомневались в его ультрареакционности, характеризуя его «мракобесом», «идеологом теснейших связей с монархиями Габсбургов и Гогенцоллернов во имя спасения династии», отличившимся «жестокостью подавления революционного движения»[748].

Бесспорно, П. Н. Дурново был консерватор, но не в славянофильском смысле[749]. Тем более нет никаких оснований считать его обскурантом и ретроградом. «Думаю, – говорил он в общем собрании Государственного Совета, – что, идя вперед по пути прогресса, нельзя идти так быстро и разбрасывать по пути все старое. Я вообще придерживаюсь того мнения, что бежать вперед с завязанными глазами не смотря ни на право, ни на лево, а лишь бы удовлетворить теоретическим соображениям, и бросать по пути все, чем только жило, чем существовало государство, это не разумно. Чем глубже залегли в народное сознание консервативные начала, определяющие нормы и основы народной жизни, тем осторожнее следует прикасаться к этим консервативным началам, дабы с одной стороны не оскорбить тех людей, которые продолжают исповедовать эти консервативные начала, а с другой – избежать даже тени приглашения или подстрекательства к легкомысленному стремлению сбросить с себя все старое и как можно скорее бежать вперед без оглядки, забыв по дороге все, что было, и не зная, что будет дальше»[750].

«Для Дурново, – утверждал Е. В. Тарле, – центром всех интересов было сохранение монархии в России»[751]. Думается, что это не так. П. Н. Дурново не был пленником и монархической идеи. Монархизм зрелого Дурново имел своей основой не чувство, а хорошо продуманную и исторически, и политически обоснованную мысль.

В понимании и оценке обстоятельств внутренней и внешней жизни России П. Н. Дурново исходил из того капитального факта, что на земле идет борьба народов за существование. В этих условиях он считал своей обязанностью «всеми средствами» защищать монархию, «которая создала Россию и олицетворяет собою ее силу и могущество». Вот почему, надо полагать, на секретном совещании в апреле 1906 г. по пересмотру Основных законов он предложил закрепить за императором право изменять Основные законы «без всякого участия Думы и Совета» и поддержал С. Ю. Витте, предложившего предусмотреть законную возможность совершить государственный переворот[752].

Весной 1909 г., выступая против попыток Думы вторгнуться в область военного управления, П. Н. Дурново был движим не столько стремлением защитить прерогативы монарха, сколько опасением, что эти попытки, «как бы малозначительны они ни были, создают опасные для руководства обороною государства прецеденты, тихо и медленно, но зато безошибочно расшатывают те устои, на которых у нас в России покоится военное могущество государства»[753].

Как и многие его современники, в том числе и из либерального лагеря, он видел в монархии единственное средство обеспечить целостность империи. «Меня, – говорил он, – все считают за заядлого монархиста, реакционного защитника самодержавия, неисправимого “мракобеса” и не предполагают, что я, может быть, по своим взглядам являюсь самым убежденным республиканцем, ибо я на самом деле считаю наиболее идеальным для всякого народа такое положение вещей, когда население может иметь во главе управления им же самим избранного достойнейшего гражданина президентом. Для некоторых стран подобный идеал по тем или иным счастливым условиям становится доступен. Этого ни в коем случае нельзя сказать про нашу обширнейшую и разнохарактерную Российскую империю, где по чисто практическим соображениям техника управления и целостность требуют наличия исторически сложившегося царского стяга. Не станет его – распадется Россия. Таков неминуемый закон природы Российской государственности»[754].