Они ютились в подвалах недостроенного кинотеатра на Тверской, в самом центре — на углу Газетного переулка, ночевали в котлах для асфальта, заполняли вокзалы, прибывающие поезда, стайками бродили по улицам, на Сухаревском рынке...

Однажды ночью Дзержинский неожиданно припомнил свой разговор с философом, кичившимся тем, что он с буддийским спокойствием отстранялся от треволнений окружающей жизни. Дзержинский ехал усталый, с заседания. Где-то на углу, перед Лубянской площадью, внимание Феликса Эдмундовича привлек круглый котел, в котором днем рабочие варили асфальт. В свете фар Дзержинский увидел оборванного, грязного беспризорника, нырнувшего торопливо под крышу котла.

Нарком попросил водителя остановить машину и подошел к громоздкому железному, закопченному сооружению. От котла еще веяло теплом. Это остаточное тепло и привлекало беспризорников. Наступили холодные осенние ночи, и только в котлах можно было найти тепло. Ребята лежали вповалку, подложив ободранные со щитов афиши. С приближением незнакомого человека часть из них, еще сонные, ощутив опасность, зверьками выскользнули из котла и растворились в темноте переулка. Другим, видимо, не хотелось расставаться с теплом, и они, пересилив страх, продолжали лежать, готовые тоже нырнуть в темноту.

— Ну что, народ, холодно? — спросил Дзержинский.

Один, что посмелее, ответил за всех:

— Не, мы тут пригрелись.

— А поесть хотите?

— Кто же не хочет...

— Тогда садитесь в машину, поедем ко мне, и я накормлю вас. Согласны? А там поговорим, может, кто захочет в детдом пойти.

— Туда не заманишь!.. — бросил кто-то из темноты котла.

Для большей уверенности, чтобы не заманили в детдом, говоривший вылез из котла и убежал. Остальные согласились поехать — голод не тетка... Подталкивая друг друга, забрались в кабину.

У входа в ЧК сбежали еще несколько ребят: не выдержали нервы. Остались трое, которых Дзержинский и привел в кабинет. Собрали все, что было съестного, ребят накормили, Феликс Эдмундович расспросил — не хотят ли они пойти в детдом. Близятся холода, на улице долго не выдержать.

— А мы на юг подадимся, — сказал один, но тем не менее все трое согласились «попробовать, что выйдет».

Оставив гостей ночевать в ЧК. Феликс Эдмундович поехал домой. Заботы о беспризорниках он поручил секретарю Беленькому.

А вскоре из командировки вернулась сотрудница Наркомпроса Калинина, член комиссии по охране детей. Выезжала она в районы, захваченные голодом. Феликс Эдмундович знал Калинину, знал о ее поездке и пригласил к себе.

Перед ним была женщина средних лет, коротко подстриженная «под мальчишку», взволнованная и словно прибитая тем, что довелось ей увидеть, узнать. Вскоре волнение Калининой передалось и Дзержинскому. Видела она страшное. То, что она рассказывала, напоминало очерки Гарина о голоде в неурожайный год. И мертвые, лежащие в избах — их некому похоронить, и дети-призраки, бредущие по дорогам, жующие осиновую кору...

В голодных губерниях насчитывалось несколько миллионов детей.

Калинина рассказывала о виденном с такой болью, словно речь шла о ее собственных детях. После ее ухода потрясенный Дзержинский позвонил Владимиру Ильичу.

— Что же будем делать? — спросил Ленин. — Проблема, скажу я вам, архиважная!

— Разрешите мне поговорить с Луначарским. Мы вместе подготовим предложения. Нужна полномочная детская комиссия по борьбе с голодом.

Не мешкая, Дзержинский поехал в Наркомпрос. Едва вошел в кабинет Луначарского, заговорил — торопливо, взволнованно:

— Представьте себе, что на ваших глазах тонут дети... Их надо спасать немедленно, иначе будет поздно! То же самое — с голодающими детьми. Я готов сам возглавить комиссию и привлечь свой аппарат ЧК, направив его на борьбу с голодом и беспризорностью.

— Здесь не может быть двух мнений, — согласился Луначарский. — Но как осуществить это?

— Я уже думал. Прежде всего, каждый должен понять, что это ужасное бедствие. Мы привыкли говорить: «Все — для детей». А если они умирают?! Я не случайно предлагаю поручить работу Чрезвычайной Комиссии. Наш аппарат наиболее работоспособный, наиболее организованный в республике. К тому же комиссии существуют повсюду, с ними считаются. Будем говорить откровенно, кое-кто нас и побаивается. Это тоже имеет значение. Ведь мы все больше переходим к мирному строительству, и я думаю: почему бы не использовать наш боевой аппарат для борьбы с такой бедой, как беспризорность? Будем работать сообща с Наркомпросом...

Вскоре Совет Народных Комиссаров издал декрет об организации Комиссии по улучшению жизни детей. Председателем ее стал первый чекист Дзержинский, человек, боровшийся с контрреволюцией.

В день своего назначения он обратился с письмом-циркуляром к местным организациям чрезвычайных комиссий.

«Сейчас пришло время, — писал он, — когда, вздохнув легче на внешних фронтах, Советская власть может со всей энергией взяться и за это дело, обратить свое внимание в первую очередь на заботу о детях, этой будущей нашей опоре коммунистического строя».

Феликс Эдмундович распорядился перепечатать написанные строки. Задумался, глядя куда-то вдаль. Потом перевел взгляд на фотографию сына. Взглянул и улыбнулся — далекому, поднявшемуся в памяти. Когда-то ни одно его письмо к Альдоне — из тюрьмы, ссылки, из эмиграции — не обходилось без упоминания о детях. Он любил разговаривать о них с сестрой. Он был почти юношей, на свете еще не было Ясика, когда Феликс Эдмундович написал Альдоне:

«Не знаю, почему я люблю детей так, как никого другого... Я никогда не сумел бы так полюбить женщину, как их люблю. И я думаю, что собственных детей я не мог бы любить больше, чем несобственных».

Это было написано двадцать лет назад. Феликс Эдмундович хорошо помнил: писал из Женевы, после побега из сибирской ссылки... Конечно, он любит Ясика, единственного своего сына, но то, что писал сестре, мог бы повторить и сейчас.

4

Все, что происходило в стране после Октябрьской революции, было только словно подступами к осуществлению большой мечты, которую следовало претворить в жизнь, свершить во что бы то ни стало. После гражданской войны нужно было заниматься восстановлением народного хозяйства. Это стало главным в стране, которая лежала в разрухе и нищете. Иным казалось это фантастичным, несбыточным. Ленина называли «кремлевским мечтателем». Вместе с Владимиром Ильичем мечтателями были все граждане будущей социалистической республики. Требовалось создать основу, материальную базу грядущей социалистической России!

Однажды Дзержинскому позвонил Бонч-Бруевич, управляющий делами Совнаркома: просил Феликса Эдмундовича срочно зайти к Владимиру Ильичу.

Через несколько минут Дзержинский был у Ленина. Владимир Ильич был чем-то расстроен. Он сразу сказал:

— Вам, Феликс Эдмундович, придется стать наркомом железных дорог. Иначе ничего не получается...

— Что-нибудь произошло? — спросил Дзержинский.

— А вот полюбуйтесь! — Владимир Ильич протянул сводку работы транспорта: железные дороги изо