Илик сел за ответ немедленно. «У тебя большая работа — секретарь бюро ВЛКСМ батальона. Желаю тебе успеха в этой большой и ответственной работе. Мне кажется, что авторитет, сила и влияние политработников в Красной армии зависят от их личного поведения в условиях боя. Находчив, ловок, хитер, а главное, смел и бесстрашен в бою политработник — и успех его работы обеспечен наверняка. За таким политработником народ пойдет. Я на тебя надеюсь, как на настоящего большевика. Я знаю, что ты не дрогнешь в бою, что будешь биться смело и отважно. Да как же можно иначе биться с врагом!» Так бы Илье корреспонденции писать, но там свои переживания лезли, а здесь — задача: поддержать любимого мальчика, полубрата-полусына, слова должны быть торжественные, поднимающие дух. Эх, знал бы Илья, что никому эта барабанная дробь уже не нужна! «Рекомендацию я тебе даю. Это правильно, что ты вступаешь в партию. Не забывай, что твоя мама вступила в партию до революции пятнадцати лет». Письмо длинное. Закончив с официальной частью, Илья переходит к делам семейным: с каким трудом мама с сестрой добрались до Москвы, по дороге подхватили чесотку, но уже вылечились: «Они у нас обе такие волевые и энергичные женщины, что можно гордиться ими. Без шуток!» Самого Илью институт вызовет в Москву лишь в августе, «придется подождать». «Ты пишешь мне „не унывай“. Это, верно, к тому, что я остался один, так, что ли?»

Ни Илья, ни Виола не поняли, что открытка от 25 июня была последней. Илья шлет рекомендации, письма его возвращаются в Уфу с пометкой «Доставить невозможно. Нач. полевой почт. станции». 1 августа Виола пишет: «Здравствуй, мой родной, мой милый, ты удивишься, конечно, что я снова в Уфе. Я приехала сюда на несколько дней в командировку. Илюша без нас очень сдал, страшно худой и состояние нервной системы скверное. Мы от тебя получили последнюю открытку 25/VI. Мы, конечно, все очень переживаем отсутствие от тебя писем. Родной, если можно, напиши хоть парочку слов. Горячо целую тебя. Твоя мама».

«Доставить невозможно. Нач. штаба, нач. ппс 2414». И две закорючки подписей.

Да почему ж невозможно? Почему эти начштаба и начппс ни слова не добавят? Где этот штаб? Виола паникует, она уже давно паникует, может, потому и колесит из Уфы в Москву и обратно, что не сидится ей на месте — места себе не находит? Только Илья действует успокаивающе:

— Андрей почти в каждом письме предупреждал: «не волнуйтесь, если писем не будет», а ты волнуешься. Идет серьезная операция, место засекречено, это хороший знак.

— Что ж хорошего?

— Значит, армия начинает наступать, идет прорыв, тут не до писем.

— Два слова всегда можно написать. И наши письма возвращаются. Как ты думаешь, где он?

— Надо внимательно читать «Красную звезду», — говорит Илья, — там мы что-нибудь узнаем.

Виля снова едет в Москву, ее дни начинаются с «Красной звезды», для верности она пролистывает все газеты, где может появиться информация. То она Андрюшины письма запоминала наизусть, теперь ей газеты читать, как кроссворды, и гадать по ним?

Илья по-прежнему в Уфе, институт так и не вызывает его в Москву, хотя уже сентябрь. Нина Петровна уехала, он один. «Не унывай» застряло в голове, потому что он действительно унывает. Андрей как в воду глядел. Никогда Илья не унывал, но он жил, а тут сидит и ждет у моря погоды, как Обломов. Или как сторожевой пес. Боится выйти из дома, вдруг в это время почтальон придет? 13 сентября почтальон пришел. Письмо на сей раз было адресовано не ему — Виле, с Андрюшиным обратным адресом, но конверт надписан совершенно незнакомым почерком. Илья взрезал конверт не сразу, сначала прикинул варианты. Ранен, не может писать.

Самым тревожным был адрес: в это время все должны были уехать из Уфы. Только Виля не разрешала ему уезжать, вдруг письмо придет именно сюда.

ИЗВЕЩЕНИЕ

Ваш (вписано от руки) сын замполитрук — отсекр. ВЛКСМ… в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был (набрано типографски) убит в районе боев дер. Погожее Курской обл. 29.06.42 г. похоронен Лес 1 км севернее дер. Либовские дворы Мантуровский р-он Курской обл. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (приказ НКО СССР № 75).

Командир части (подпись).

Военый комиссар (подпись).

Печать.

Похоронка. ПОХОРОНКА. Сказать, что Илья рыдал, — ничего не сказать. Он весь состоял из судорог и спазмов. И не знал, как жить дальше. Он не мог показать похоронку Виоле. А вдруг это ошибка? С утешительной мыслью он стал паковать вещи, сел в поезд, навьюченный картонными коробками, которые аккуратно перевязал бечевкой, и через сутки был дома.

Илья ничего не сказал, а Виола ничего не спросила.

Когда в конце апреля Виола ездила в Москву и никого не застала, она обратила внимание на изменения в городском пейзаже: безногие, безрукие, с перевязанными головами, и в ее воображении замелькали картинки: Андрей в бинтах, рука на перевязи, рисовать больше не может… Она стала отгонять видения, раскрыв пошире глаза и всматриваясь в прохожих калек: куда им теперь податься? Так у нее и возникла мысль пойти в наркомат соцобеспечения и предложить заняться трудоустройством, обучением, переквалификацией инвалидов. Нарком попросил трудовую книжку, характеристику с места работы и поддержал: «Вот сами этим и займитесь, товарищ Серова, раз вы организатор». (В Уфе Виля заведовала райкомовским орготделом.) За месяц Виола собрала людей, создала структуру и сама же возглавила управление. Тогда и написала Андрею, что нашла работу, а какую — скрыла. Ему скоро в бой, не надо ему про инвалидов. Илье тоже не сказала, чтоб не проболтался в переписке. С 10 июня Виола была зачислена на должность, про себя подумала: возьмешь зонт — дождя не будет, так и тут, подготовишь базу — и не понадобится, слава богу. Андрею не понадобится. Илье сказала:

— Гениальная работа, давно о такой мечтала, чтоб приносить пользу, практическую.

Он ответил своей любимой присказкой:

— Никогда так не смеялся. Скажи, хоть на одной работе ты продержалась больше года? Поначалу они у тебя все гениальные, но ты быстро разочаровываешься.

— Эта совсем другая, — Виля была страшно собой довольна, и даже таинственность, которую она развела, была приятна.

Возвращавшихся с фронтов, живых, но перепаханных вдоль и поперек, были многие тысячи, и их становилось все больше. Виола не пропускала ни одного из приходивших в наркомат, у каждого спрашивая: «Не встречал Андрея Цфата?» Никто не встречал. Виола стала ночевать дома, когда приехал Илья, в сентябре, а так — дремала в кабинете. Спать было некогда, она еще и институт создавала по трудовой экспертизе инвалидов, чтоб стекались все, со всей страны. Илья выглядел страшно — впалые щеки, черные круги под глазами — и вопреки обыкновению все время молчал, она не стала его бередить. Были бы вести — сказал бы. Пока пусть приходит в себя, дома стены помогают. С едой здесь чуть лучше, чем в Уфе, но все равно голодно, единственное лекарство — ни минуты не сидеть без дела.