Как это часто бывает в цивилизационных войнах, их участники прекрасно знают, за что выступать и с кем объединяться, и черпают это знание вовсе не из социологических опросов. Но, повторюсь, научные изыскания (например, исследование, проведенное университетом на базе суда) ясно давали понять: система, намеренно или ненамеренно, все больше работала против женщин. Социологи и психологи говорили: успех матери в юридическом споре за опеку зависит от того, насколько она готова поддерживать контакты детей с отцом.

Дело Анджелы[144] демонстрирует, что это значило для жертв домашнего насилия. «Я покинула дом под охраной полиции. Меня отправили в приют, а затем я уехала далеко, – рассказывает она. – Но муж нашел меня через сеть социальной поддержки Centrelink (платежи продолжали отправляться на наш старый общий счет). Ему удалось получить ордер суда, согласно которому я обязана была вернуться и жить недалеко от него». Анджела говорит, что согласилась на дневные посещения супругом детей без постороннего наблюдения, потому что сотрудник службы правовой помощи Legal Aid пригрозил: «Если откажешься подписывать эти ордера, можешь вообще потерять детей».

Семейный суд давал понять, что только в исключительных обстоятельствах отцу-абьюзеру будет отказано в контактах с детьми. В вердикте, вынесенном в 2007 году, судья Тим Кармоди (сомнительная личность, хотя потом ему удалось занять должность главного судьи штата Квинсленд) заявил: «Последствия того, что ребенку запретят видеться с родителем, склонным к абьюзу, могут быть такими же серьезными, как и риск, что ребенку будет причинен вред при подобном контакте… Недопустимо создавать непреодолимый барьер для контактов родителей с детьми». [18] Поразительно, как такие слова мог произнести тот, кто некогда был одним из самых влиятельных людей в судебной системе!

Найти доказательства грубого насилия далеко не всегда возможно, особенно когда дети рассказывают о сексуальном абьюзе. Когда я только начала вникать в суть работы Семейного суда, мне довелось беседовать с двумя женщинами – матерью Тиной и ее взрослой дочерью Люси[145]. В школе лет в восемь на уроке по личной безопасности девочке объяснили правила неприкосновенности и рассказали, что у каждого человека есть «интимные зоны», до которых никто не имеет права дотрагиваться. После этого она призналась школьному психологу, что отец прикасается к ней и ей это не нравится. «Вдруг мне стало понятно: то, что происходит со мной дома, ненормально. Так не должно быть», – рассказывает Люси. До восьми лет ей не приходило в голову на это пожаловаться, потому что она думала, что все эти прикосновения – признак «особой связи между отцом и дочерью». «Я не должна была никому об этом говорить, потому что это разрушило бы наш общий секрет», – говорит она.

Тина ушла от мужа, когда дочь была еще совсем маленькой. До этого женщина долго терпела его агрессию. «Это было жестоко, – вспоминает она. – Он постоянно насиловал меня, даже когда у меня на руках был младенец. Никакого доступа к деньгам у меня не было – все карты, все финансовые операции контролировал муж». После ухода жены отец Люси поклялся отомстить ей. «Он говорил, что, если я его оставлю, он найдет способ превратить мою жизнь в кошмар… И выполнил свое обещание», – качает головой Тина.

Когда школьный психолог рассказал ей о признании ее дочери, женщина обратилась в суд, чтобы прекратить контакты девочки с отцом. Но судья затребовал подтверждения обвинений, а для этого необходимо заключение независимого эксперта[146].

Таких специалистов обычно привлекают в сложных делах о назначении опеки, когда выдвигается обвинение в абьюзе. Их мнение имеет колоссальное влияние на решение суда. Обычно в этом качестве выступают детские психиатры или психологи, которых судьи считают честными и непредвзятыми. Объективность обеспечивается, помимо прочего, еще и тем, что специалиста выбирают оба супруга и сами оплачивают его услуги (если они не могут прийти к согласию, эксперта назначает суд). Эксперт пишет заключение о ситуации в семье, и с большой долей вероятности этот документ становится ключевым во всем деле. Чтобы вы лучше представляли себе степень его значимости, приведу такой факт. Стоит эксперту написать в рекомендациях, что не стоит доверять родителю, выдвигающему против своего партнера обвинения, как того сразу считают неблагонадежным, причем до такой степени, что иногда даже Legal Aid не берется представлять его интересы. Эта организация вообще обычно помогает лишь тем, у кого есть серьезные шансы на успех в юридическом споре. [19]

Для подготовки заключения специалист (или сотрудник суда, готовящий этот документ) опрашивает представителей органов опеки, полицейских, учителей в школе, проводит беседы с друзьями и родственниками конфликтующей пары. Разговор с каждым из ближайших родственников длится примерно час. Им задают вопросы о том, как обычно взаимодействуют родители и дети. В основу отчета ложатся рассказ об отношениях в семье, психологический портрет и прошлый опыт ее членов, особенности поведения каждого. С этих позиций оцениваются выдвинутые претензии, а в заключении выносится рекомендация для суда по поводу того, как наилучшим образом распределить опеку. В экспертном заключении может быть отражено мнение самих детей. Только так судья узнает об их отношении к происходящему, и никак иначе – детские показания не заслушиваются на заседаниях. Круг специалистов, имеющих достаточный авторитет для подготовки такого экспертного документа, очень ограничен. «В любом городе найдется от силы пять-шесть психологов или психиатров, которые могут это делать, – утверждает профессор Паркинсон. – Во время слушаний юристы иногда подвергают их перекрестному допросу. Эта процедура бывает довольно жесткой. Доктору обычно неприятно находиться под таким давлением».

Паркинсон подтверждает, что эта немногочисленная группа профессионалов имеет большой вес в глазах судей. Вообще в Семейной суде принята особая негласная иерархия ценности мнений разного рода специалистов. «На нижних ступенях пирамиды располагаются соцработники, – говорит профессор. – У полицейских чуть больше авторитета, дальше следуют психологи, а психиатры почитаются, как боги». При этом семейный кодекс не требует, чтобы эксперт имел особую квалификацию в работе с домашним насилием. Считается, что общего психиатрического опыта достаточно. Проблема в том, что большинство психиатров в Австралии очень плохо разбираются в вопросах абьюза в семье. Исследование 2018 года – первое в своем роде – показало, что почти в ходе подготовки специалистов изучению этой темы посвящается не более двух академических часов. [20]