Я сидел у стола, подперев голову рукою, и думал обо всем этом. Никакая хитрость, никакое признание не помогут мне найти ответ. Мне уже опостылели слова, которые я записываю, чтобы справиться с тревогой. Но мои мысли еще не совсем устали. Они меня не отпускают. Они находят все новые средства, чтобы я не переставал видеть себя самого. Меня приводят на равнину, поросшую деревьями, на ветках которых горят огни. Я снова грежу о всей той человеческой плоти, которая когда-либо соприкасалась с моей. Мое неотступное плотское желание еще раз отчетливо заявляет о себе. И я раскаиваюсь, потому что не принял наслаждения, которое люди называют грехом, — потому что я обеднил себя на этот грех. Сегодня, в праздник. Ах, это раскаяние, про которое я думаю, что оно — единственно подлинное… — Уже очень поздно. Глубокая ночь. Печаль этого часа неисчерпаема. Я вправе рассматривать искривленные звездные пути. Я вправе смотреть на всех моих друзей и любимых — даже на Аякса. Завтра я скажу, что я ему не доверяю. Огни на деревьях погасли, как если бы были листьями, которые забрала осень. Только одна эта ночь еще принадлежит мне, как если бы она относилась к прежним временам. Завтра обрушится несчастье: Аякс покинет меня. Нельзя допустить, чтобы он уехал, — мое одиночество станет невыносимым. Раскаяние останется во мне как проклятие. Моя духовная жизнь прекратится. — Я должен как-то продлить совместное существование с ним. Мне придется открыть ему мои тайны, чтобы и его рот открылся для меня. Он стал частью моей новой жизни: новым другом… в ином, изменившемся времени.

Этот страх перед пустотой, страх, что во мне умолкнет последний звук… Я уже готов терпеть от него многое, молить его о милости. К завтрашнему дню он изменится. Я его больше не узнаю. Я должен буду подчиниться Неузнаваемому… или потеряю его. За что мне это испытание, это ощущение предельной покинутости, это прощание со всеми воспоминаниями и всеми надеждами, эта вытолкнутость в глубочайшее унижение? Этот страх, не пробиваемый никаким криком? Страх преступника, мало-помалу забывающего себя и свои дни? Этот страх — этот неизмеримый страх — —

ОН ли стоит за окном, возле черной стены: мой Противник? Я повержен? Это и есть конец? И я отрекусь? Я больше не тот, кем был?

Эли! — Я опомнился. Я сохраню верность давнему заговору. Мертвые хватаются руками за мое сердце. Ничего больше. Они мои старые друзья. Изменившиеся, неузнаваемые; друзья, которые ничего больше не хотят, кроме легкой жертвенной пищи: запаха страха. Они уходят. Их голод утолен. Моя неуспокоенность — единственная их кладовая.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Теперь ночь еще раз переменилась. Она, собственно, прошла. Усталость гасит мое сознание. Страх исчез. Брезжит новый день. Танцевальный зал обрушился. Кариатиды и атланты распались на куски. Золото облупилось. — Это утро лишено золота.

* * *

Мой свинцовый сон был коротким. Я оделся, прежде чем появился Аякс.

Увидев меня, он сказал:

— Сегодня, выходит, нужды в массаже нет.

Я покраснел, словно ребенок, который солгал, а теперь даже не понимает, как это получилось.

В это утро рабочие из каменоломни опять занялись своим делом. Периодически раздавался отрывистый грохот взрыва. Мы сидели за столом и пили утренний кофе. Аякс смотрел на меня; но ничего не говорил. Только когда мы кончали завтракать и из шахты до нас долетел запоздалый глухой звук, Аякс вдруг спросил:

— Почему ты заставил меня приехать? Точнее: почему ты написал какому-то Кастору, что он должен приехать к тебе?

Я не сразу нашелся что ответить. Я почувствовал, как бухает мое сердце. Я попытался прибегнуть к последней отговорке. Сказал, что ощущал себя одиноким, чуть не пропащим. — Я увидел насмешливую улыбку на его губах и угадал еще не произнесенные слова: «Я тебе не нравлюсь, в этом все дело. Приезд Кастора тебя бы больше устроил».

Я не хочу его потерять. Он не может просто так уйти от меня. Я начал рассказывать. Я описал корабль старого Лайонела Эскотта Макфи: построенный из дерева и меди, с изогнутыми деревьями шпангоутов, с зеленой кожей, под водой, и коричневой — над ней, с лесом парусов, с арфами такелажа, с белой богиней, обхватившей ногами буг{216}. Я сказал, что Эллена была моей невестой, что она исчезла на борту «Лаис». Она была убита, сказал я. (Я мог позволить себе столь определенное высказывание, поскольку знаю то, чего никто, кроме меня, не знает.) Я заговорил о грузе: о ящиках, которые имели величину и форму грубо сколоченных гробов. Эллена наверняка исчезла среди этих ящиков — парализованная или мертвая, разлагающаяся или превращенная в мумию. (Я мог позволить себе столь определенное высказывание, поскольку знаю, что так оно и было.) Я рассказал, что помещения трюма были запечатаны и что на грузовой палубе, как потом выяснилось, находились пустые гробы. (Я умолчал о бунте, в ходе которого это и обнаружилось.) Я умолчал об имени убийцы. Я говорил о Тутайне так, как если бы он уже в то время был моим другом; о Касторе и Поллуксе — как о дорогих мне товарищах; о тридцати матросах — как о людях, которым я вполне доверял. Но чем дольше я говорил, тем больше невольно выдавал себя.

Аякс смотрел на меня обиженно. Время от времени, когда я задумывался и замолкал, он говорил: «Это не все. Ты можешь рассказать больше».

И я продолжал рассказывать, не успевая обдумывать свои слова. Когда я «сдал» также и капитана, суперкарго, кока и Клеменса Фитте — и в памяти у меня больше не осталось тайн (за исключением того, что я скрыл преступление Тутайна и подлинную причину гибели судна), — поток моей речи прервался. Я дрожал, понимая, что взял на себя тяжкое испытание. Будут ли произнесенные мною слова способствовать укреплению нашего с Аяксом товарищества? Может, наоборот, меня ждет одно из худших в моей жизни разочарований… Не отличаясь особым мужеством, я все же собирался в какой-то момент, с просчитанной внезапностью, высказать подозрение против судовладельца. — —

— Многое из того, что ты рассказал, было мне неизвестно, — сказал Аякс. — Личность убийцы — если в самом деле произошло убийство — так и не установлена. А что дочь капитана исчезла в одном из пустых ящиков, которые ты будто бы обнаружил, — это всего лишь твоя фантазия, поскольку свидетельских подтверждений нет. — Ты, между прочим, забыл упомянуть, что именно в те дни подружился с Тутайном и что потом побывал вместе с ним во многих точках земного шара… Так я слышал. Господин Дюменегульд мне рассказывал.

Я больше не мог сдерживать дрожание рук. Каждая фраза была как нож, вонзающийся в мое тело; но вскрикнуть я не посмел. Я пролепетал:

— Как может… как мог он об этом знать? — Он, конечно, был знаком с моими родителями, с мамой. Но они-то ничего о Тутайне не знали. — Сам он не мог догадаться о таком. Это просто его предположение… или злонамеренная подтасовка…

— Он ничего просто так не предполагал, он опирался на достоверные сведения, — сказал Аякс. — Он видел протоколы полиции, где говорилось об этом: ведь ты и твой друг долгое время находились под наблюдением.