Предварительно осмотрев подходы к домику по всем азимутам и не обнаружив ничего подозрительного, от следов живых существ до замаскированных минно-взрывных устройств, мы наконец вошли в помещение.

Ничего особенного, неожиданного, тем более — изысканного. Все так, как сделали бы мы сами, исходя из целесообразности и тогдашних технических возможностей: стол и лавки, изготовленные с помощью пилы, топора и рубанка. Из импортных, с Земли, стройматериалов лишь шестимиллиметровые оконные стекла и железные трубы для печки. На полках обычный комплект выживания — недели на две консервов, соль, спички, патроны. В углу на вбитых в стену крючьях трехлинейный карабин 38-го года — обычное оружие лесников и геологов, и вертикалка 12-го калибра. Достаточно и от волков отбиться, и прокормиться охотой до возвращения домой.

— Ну да, всюду одно и то же, — сказал Шульгин, когда мы разожгли огонь и засветили лампу. — Все для человека, все на благо человека. Только там было поосновательней…

— Так и задача предлагалась другая: защита особо важного объекта до последней капли крови. А это так — место для комфортного привала, — ответил я, по обычаю северян раздеваясь до исподнего, как только в комнате достаточно потеплело. Нерационально тратить время и энергию на предварительное согревание промерзшей верхней одежды.

— С Константином связи не ощущаете? — спросил Олег, вытягиваясь на покрытой несколькими верблюжьими одеялами лавке. Выложился он сегодня основательно. До последнего держал заданный темп движения, но, похоже, почти на пределе. Ничего, к утру восстановится. Высококалорийный ужин, полстакана этанола, лучше неразведенного, и спать, если не помешают.

— Связь если и есть, то односторонняя. Попробуй мы сейчас его поискать, вышибет нас отсюда, как шампанскую пробку, — пояснил Сашка, шевеля кочергой поленья в приоткрытой топке. По его лицу и стенам избушки скользили багровые блики.

Хорошо, уютно. Давненько я не сидел у горящей буржуйки. Да с времен Валгаллы, наверное, и не сидел. Камин — это другое дело и другое настроение.

— А если нас не вышибает и пристанище подготовлено, завтра наверняка что-нибудь случится. Иначе зачем мы здесь? Не думаю, что в планы организаторов аттракциона входит лыжный марафон с тотализатором…

— Ага. Ставки сделаны. Как в гонке до Доусона[77]. Приз — миллион долларов.

— Или наоборот. Гонка в пустоту. Приз тому, кто угадает, кто из нас дольше протянет…

— Да ну вас к черту, ребята, с вашим юмором. — Левашову тема не понравилась даже как повод потрепаться. — Я о другом сейчас подумал. Недавно Солженицына перечитывал, «В круге первом». Жизнь наша наподобие той шарашки устроена…

— В смысле?

— В самом прямом. Организационно. Собрали нас в кучу, обеспечивают всем необходимым: жильем, питанием, одеждой, культурный досуг организуют, а за все за это требуют думать, работать, изобретать совершенно ненужные лично нам вещи, и уж тем более не посвящают в тайны, связанные с практическим применением изделий, и в тонкости функционирования механизма, который эту шарашку создал…

— Не лишено, — согласился я. — Как там сказано: «Хлеб на столах!» Что по меркам обычных, лагерных зэков означало невиданную степень изобилия. Бери, сколько хочешь! У нас фактически то же самое. В экзистенциальном, разумеется, смысле. За эту пайку, то есть возможность жить, с общечеловеческой точки зрения, в райских условиях, исполняем непонятную и ненужную нам задачу. Вообразить не можем, что сейчас тамошний, — я показал пальцем в потолок, — Сталин требует от тамошнего Абакумова, ну а тот от своих шестерок, по нисходящей. И не черкнет ли в случае неправильного поведения тамошний Яконов карандашиком в календаре: «Этих — списать!»? Очень все хорошо у тебя выстраивается. За одним минусом…

— Это каким же? — заинтересовался Олег.

— А ничего ты нового не сказал. Хоть со времен фараонов, хоть с сотворения Адама всегда только так и было. Никто и никогда не был свободен по-настоящему. Разница только во внешней наглядности степени несвободы и мотивациях тех или иных действий…

Удолина с нами не было, так чего же за него не порезонерствовать, пока в сон не потянуло? Я этим в нашей компании сызмальства занимался, иногда по делу, чаще — в виде развлечения. Вот и сейчас…

— Да, мы считали, что, втянувшись в «большую игру», сохраняем самоуважение, независимость, что-то там вершим и даже кого-то переигрываем. И вдобавок бесплатно имеем неограниченные жизненные блага, удовлетворяя к тому же интеллектуальные потребности в пределах своего разумения. А по сути… Раб, крепостной крестьянин, зэк сталинских времен, ты, Сашка, я — все мы делаем лишь то, что нам предписано. Можно нести свое ярмо с ненавистью и отвращением, можно — с осознанием неизбежности, но спокойно, можно — найти высший смысл и ежедневно благодарить бога за ниспосланные испытания, очищающие душу. Но суть всегда одна и та же…

Шульгин курил и посмеивался в усы, а Олег начал заводиться. Спирт не только пригасил усталость в его натруженных мышцах, но и растормозил воображение.

— Ты неправильно говоришь. Человек может быть свободен. Хотя бы в том смысле, что может против рабства, физического или духовного, восстать…

Нет, сколько живем, а так и не сумели привить Левашову элементарные основы софистики.

— Это ты марксизма-ленинизма начитался в институте. Нас на философском хоть в какой-то мере учили размышлять над изучаемыми текстами, а вам, технарям, загрузили в башку мелкую нарезку цитат, и все на этом. Восстать! Красиво звучит. Навосставались за писаные пять тысяч лет истории… А что же такое «восстание», как не эпифеномен[78]…

— То есть как?

— Элементарно, Ватсон! Тот, кто затеял «восстание», даже революцию, берем по максимуму, точно так же является рабом. Пусть не рабовладельца — рабом ложных представлений или чужих идей. Спартак (условный, книжно-киношный) воевал с римлянами, чтобы, в идеале, приблизить феодализм, «светлое будущее человечества». Догадывался он или нет, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, — другой вопрос. Марксизм внушил «пролетариям», что, «экспроприировав экспроприаторов», они тут же вознесутся к «сияющим вершинам». Вершины оказались «зияющими», а страна «победившего социализма» превратила «гегемона» в раба еще более бесправного, чем при Николае Первом, условно говоря.

И Ленин был несвободен, реализуя ложно понятые идеи Маркса, Сталин, владыка полумира, — тридцать лет трудился без выходных над построением социализма «в отдельно взятой за горло стране», воображая, будто делает нечто полезное. Так что мы с тобой, друг мой любезный, в том же самом положении. Свободно вроде бы сидим и лежим сейчас, выпиваем и закусываем, понятия не имея, что нас завтра ждет и чей социальный заказ выполнять придется. На «Призраке» собрались детскую мечту осуществить, но так нас к этой мечте подталкивают, едва ли не прикладами, что уже и не знаю! Будто насильно женят на девушке, с которой ты бы и сам не прочь, но не из-под палки же…