В одной руке он держал бутылку виски и самокрутку с марихуаной, в другой – янтарный пузырек. Горящий кончик сигареты то и дело озарялся оранжевым огнем, а вечерний ветер относил в сторону дым.

Он чередовал затяжки сигаретой с глотками виски и заглатыванием шариков из пузырька (ему даже думать не хотелось о них как о «пилюльках»).

Такая комбинация могла оказаться интересной.

За утками по глади пруда тянулись серебристые расходящиеся волны. С севера доносился вой сирены, он становился все ближе, а потом затих, отклонившись в сторону. Где-то слева от него сбрасывал урожай конский каштан: плоды приземлялись через каждые пару минут, с глухим ударом зеленые колючие шары ударялись о землю и раскалывались, выпуская на свободу округлые и блестящие коричневые семена. Все это не важно. Не осталось ничего важного. Его дочь мертва, и ничто и никто не в силах вернуть ее.

* * *

Клодетт обходила дом с листочком бумаги и ручкой. Под пунктами «Заклеить окна в комнате Ари» и «Лестничная ковровая дорожка —?» она записала: «Покрасить ванную комнату».

Ей необходимо сделать кардинальный ремонт, дать дому новую жизнь. Снаружи он останется прежним, а внутри все станет новым. Все ее сегодняшнее мрачное настроение вызвано смутным предчувствием жизненных перемен, дети подрастали, и возможно – только возможно, – ее встревожила также перспектива одиночества.

Сидя на верхней ступеньке лестницы, Клодетт размышляла о том, велика ли вероятность того, что на ее жизненном пути встретится еще кто-то? Она будет жить в этом доме, невзирая на упорные призывы Паскалин переехать в Париж, и сколько же, если рассуждать трезво, встретится на ее пути потенциальных мужей, таскающихся по округе с прахом дедушки в коробке?

Клодетт глянула вниз на изгиб лестничного пролета, потом подняла глаза к застекленному люку в крыше, небо за которым уже окрасилось густой чернильной синевой. «Час колдовства» – так называл это вечернее время Дэниел. Обычно он любил выйти из дома вечером и выкурить последнюю сигарету, обходя сад по периметру. Он говорил, что ему нравится такая пора, когда уже не день и еще не ночь, но нечто неопределенно сумеречное, вбирающее в себе оба эти понятия.

Она отложила бумагу и ручку. Взяла телефон. Она поняла, что весь день подспудно думала только об одном. Целый день ее подмывало позвонить Дэниелу: это стало ясно, едва она проснулась. Эта сквозная нить вплетена в ткань дня: Клодетт позвонит Дэниелу.

Она нажала кнопки и замерла в ожидании соединения. Ей хотелось услышать его голос. Хотелось сказать: «Привет». Сказать: «Я сижу на верхней ступеньке лестницы, и сейчас то самое безвременье между днем и ночью». И еще: «Наши дети с твоим сыном гуляют по мостовой, сделанной легендарными гигантами». И еще: «Я думаю о тебе». И наконец: «Ты еще думаешь обо мне?»

* * *

Дэниел прошел по коридору к своей квартире, заметив, как обычно, неприятно высокую температуру лестницы по сравнению с уличной прохладой. Очередная особенность жизни в ирландском доме вылилась в то, что он больше терпеть не мог центрального отопления. Он поддерживал в квартире арктический холод, к немалому изумлению Ари.

Подойдя к двери, он начал копаться в поисках ключей. Обшарив карманы куртки, он обнаружил в них только опустевший янтарный пузырек и каштаны, горсть каштанов.

Обследуя карманы брюк, он услышал за дверью телефонные звонки. Кто может звонить ему? Ари? Одна из сестер со своими ненужными наставлениями или многочисленные скорбные советчики, набивающиеся в гости?

Ключи по-прежнему не находились. Мог ли он забыть их? Неужели он обречен спать под дверью квартиры?

Телефон продолжал звонить. Дэниел вновь проверил карманы куртки, карман рубашки – ничего. Попрыгав на месте, он безошибочно услышал звон ключей. И еще звонки телефона.

Он похлопал себя по груди, наконец обнаружив ключи в верхнем кармане куртки. И сразу вспомнил, что переложил их туда, когда собирал каштаны.

Он резко вытащил связку, вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь, переступил через порог, и в этот момент телефон умолк.

Дэниел помедлил немного в коридоре. Квартира окутывала своим пустым дыханием. Он повесил куртку. Направился к кровати, выключая по пути все светильники.

Запись интервью, данного Тимо Линдстремом

журналисту газеты «Лондонский курьер».

Далсленд, Швеция, 2014

ЛК: Проверка микрофона. [Фоновые шумы, шарканье, покашливание, выключение и включение аппаратуры, птичий крик.] Итак, я сижу здесь с Тимо Линдстремом на берегу озера в Далз… как вы сказали?.. Далзланд?

ТЛ (поправляет его): Далсленд.

ЛК: Далосленд.

ТЛ (вновь поправляет его): Далсленд.

ЛК (смеется): Понятно. Что ж, начнем. Вы не возражаете, если я буду записывать интервью?

ТЛ: Пожалуйста.

ЛК: Отлично. Итак, Тимо, мы находимся в какой-то, можно сказать, глуши. Нас окружают леса, птицы, озера. Мы сидим около небольшой деревянной хижины. Чтобы добраться до вас, мне понадобилось почти два дня. Неужели именно здесь вы теперь живете? Почему вы предпочли удалиться в такое уединенное место?

ТЛ: Нет, живу я не здесь. Живу я в Стокгольме. Это моя sommerstuga, моя…

ЛК: Ваша?..

ТЛ: Sommerstugа. Летняя лачуга, дача, если хотите. Шведы любят перебираться на лето в лесные хижины.

ЛК: Почему?

ТЛ: А почему бы вы думали? Чтобы пообщаться с природой, вдали от города, повседневной суеты, поразмышлять…

ЛК: И о чем же вы размышляете?

ТЛ: Я? На самом деле сейчас я не размышляю. Я работаю.

ЛК: Над чем?

ТЛ: Над новым сценарием.

ЛК: Так вы пишете сценарий?

ТЛ: Да.

ЛК: Киносценарий или…

ТЛ: Киносценарий.

ЛК: Мы можем поговорить немного о вашем возвращении к режиссуре?

ТЛ: Конечно. Что вам хотелось бы знать?

ЛК: В общем, вы на время – как бы это сказать? – выбыли из игры, не так ли?

ТЛ: Нет.

ЛК: Ваш последний фильм вышел почти двадцать лет назад. Я назвал бы это солидным промежутком времени, вы не согласны?

ТЛ: Мой последний фильм вышел одиннадцать лет назад. Он назывался…

ЛК: «Безответный вопрос», да. Полагаю, вы сами его финансировали? Он ведь не вышел на экраны?

ТЛ: Он шел в Швеции. Это был…

ЛК: Понятно, таким образом, ваш последний широко известный фильм вышел около двадцати лет назад, и с тех пор вы занимались самофинансированием…