XX

– А мне представляется, – возразил на это мессер Пьетро Бембо, – что, поскольку свобода дарована нам Богом как высший дар, нет оснований ее забирать у человека или устраивать так, чтобы один имел ее больше, чем другой, – как это происходит при правлении государей, большинство из которых держат подданных под весьма суровым гнетом. Напротив, в благоустроенных республиках люди такой свободой пользуются. Кроме того, при вынесении приговоров в судах, при принятии решений мнение одного чаще оказывается ошибочным, чем мнение многих; ибо смятение мыслей – от гнева ли, от негодования или от похоти – легче входит в душу одного, нежели в души множества людей, которое, подобно большому количеству воды, менее подвержено порче, нежели малое. Скажу, что и пример животных не кажется мне подходящим, ибо олени, журавли и прочие не навсегда выбирают себе, за кем следовать и кого слушаться, но попеременно дают главенство то одному, то другому, что скорее выглядит республикой, чем монархией. Это-то и можно назвать настоящей и равной для всех свободой, когда те, что какое-то время повелевают, затем снова повинуются. Равно и пример пчел не кажется уместным, ибо этот их царь не одного вида с ними; и тому, кто хотел бы дать людям поистине достойного государя, нужно было бы сыскать его среди другого вида, с природой более совершенной, чем человеческая. Тогда было бы разумно, чтобы люди ему повиновались, так же как овцы в стаде повинуются не одной из овец, а пастуху, то есть человеку, представителю вида более достойного, чем они. В силу этих доводов, синьор Оттавиано, я считаю республиканское правление более желательным, чем королевское.

XXI

– Против вашего мнения, мессер Пьетро, приведу лишь один довод, – ответил синьор Оттавиано. – Существуют только три способа хорошо управлять народом: первый – монархия, второй – правление добрых граждан, которых в древности называли оптиматами, третий – народоправство. А их искажение, тот противоположный порок, в который каждый из этих способов правления впадает, когда повреждается и растлевается, – это когда монархия становится тиранией, когда правление добрых граждан сменяется правлением немногих могущественных и отнюдь не добрых и когда народоправство узурпируется чернью, которая, смешивая сословия, вверяет распоряжение всем произволу толпы{468}. Несомненно, из этих трех дурных способов правления худший – тирания, что может быть доказано многими доводами; стало быть, выходит, что из трех добрых способов лучший – монархия, ибо противоположен худшему, а, как вам известно, следствия противоположных причин противоположны и сами между собой.

Теперь относительно сказанного вами о свободе. Истинной свободой следует называть не то, когда человек живет как хочет, а когда он живет, следуя добрым законам. Повиноваться не менее естественно, полезно и необходимо, чем повелевать; и некоторые вещи природой созданы, отделены и определены для того, чтобы повелевать, как иные вещи – чтобы повиноваться. Есть, правда, два способа господства: один – властный и насильственный, подобный тому, как господа обращаются с рабами, и таким же образом душа повелевает телу; и другой, более мягкий и миролюбивый – так добрые государи правят гражданами на основе законов, и таким же образом повелевает разум вожделению. Полезны оба этих способа, ибо тело самой природой приспособлено для повиновения душе, так же и вожделение – разуму. И есть много людей, деятельность которых направлена только на пользование телом; они так же отличаются от добродетельных, как тело отличается от души. Будучи существами разумными, они причастны разуму настолько, что лишь знакомы с ним, но им не обладают и не извлекают из него пользу. Они рабы по самой природе, и им полезнее повиноваться, чем повелевать.

XXII

– Ну а каким образом следует повелевать разумными и добродетельными и теми, которые не суть рабы по природе? – спросил синьор Гаспаро.

– Тем самым спокойным способом, которым цари управляют гражданами, – ответил синьор Оттавиано. – И хорошо поручать добрым гражданам те магистратуры, с которыми они способны справиться, чтобы и они могли повелевать и управлять менее мудрыми, чем сами, – с тем лишь условием, что главное управление должно зависеть лишь от высшего государя. А на сказанное вами, что разум одного легче совращается, чем разум многих, я отвечу: зато легче найти одного доброго и мудрого, чем многих. И законно предполагать, что таким добрым и мудрым может быть король, происходящий от знаменитого корня, склонный к добродетелям в силу своего врожденного инстинкта и славной памяти своих предков и воспитанный в добрых нравах. И, даже не принадлежа к другому виду, высшему, чем человеческий (как вы сказали о царе пчел), он тем не менее с помощью данных ему наставлений, образования (и с помощью искусства придворного, которого наши друзья сделали столь разумным и благим!) будет весьма и весьма справедлив, сдержан, умерен, мужествен и мудр, полон щедрости, склонен к великим делам, благочестив и милосерден – словом, будет в высшей степени достославен и угоден людям и Богу, чьею милостью приобретет ту героическую доблесть, с которой превзойдет пределы человечества, так что скорее будет заслуживать имени полубога, чем смертного.

Ибо Бог радуется и покровительствует не тем государям, что хотят подражать Ему видимостью всемогущества и поклонением со стороны людей, а тем, которые посильно пытаются уподобляться Ему в благости и мудрости и, обладая ими, желают и умеют делать добро и тем самым быть Его служителями, распределяя на пользу смертным блага и дары, получаемые от Него. Поэтому как на небе солнце, луна и другие звезды являют миру, словно в зеркале, некое подобие Божие, так на земле намного более схожий образ Бога являют те добрые государи, что любят Его и чтут и показывают народу яркий свет Его справедливости, сопутствуемый тенью божественного разума и мысли. И сам Бог участвует в чистоте, беспристрастии, справедливости, благости их правления, богатого и другими неисчислимыми блаженными дарами, куда ярче свидетельствующими о Божестве, чем свет солнца или непрестанное круговращение неба с разнообразным бегом звезд.

XXIII

Итак, Бог поручил народ охране государей, которые, следовательно, должны иметь о нем тщательное попечение, чтобы дать в этом отчет, как добрые наместники своему господину, – любя народ, считая всякое добро или зло, случающееся с ним, своим собственным и заботясь прежде всего остального о его счастии. Поэтому государь не только должен быть сам добр, но и других делать добрыми, – как наугольник, которым пользуются архитекторы, не только сам по себе прям и правилен, но позволяет делать прямыми и исправлять все предметы, к которым его прикладывают. И доброта государя вернее всего доказывается тем, что добр его народ, так как жизнь государя – закон и пример для граждан, и от его нрава поневоле зависят все остальные. Не подобает невежде учить, равно как тому, кто неупорядочен сам, устанавливать порядки для других или тому, кто сам падает, поднимать с земли других.

Так что, если государь хочет хорошо исполнять свою должность, ему следует приложить все усердие и тщание к обретению мудрости. И да установит внутри себя и неуклонно соблюдает во всем закон разума, не записанный на бумаге, не выбитый на металле, но высеченный в его сердце, так чтобы не только знать о нем, но чтобы этот закон был ему внутренне привит, жил в нем как часть его самого, днем и ночью, везде и всегда извещая его, говоря в его сердце, отгоняя от него ту смуту, которой подвержены необузданные души. С одной стороны, истомленные как бы глубоким сном неведения, а с другой – изнуряемые своими порочными и слепыми похотями, души эти всегда терзаются неукротимой яростью, как порой спящие – дикими и наводящими ужас снами.