Поэтому государи должны воспитывать в народе воинственность не ради жажды господства, а чтобы защитить и себя, и сам народ от желающих поработить его или в чем-то несправедливо ущемить; или еще – чтобы изгонять тиранов, давая доброе правление народам угнетенным; или же чтобы подчинить тех, которые таковы по природе или заслужили быть рабами, чтобы хорошим управлением даровать им досуг, покой и мир. К той же цели должны быть устремлены и законы, и все правовые установления, карающие злых, – не по ненависти к ним, но чтобы они не были злыми и не нарушали спокойствия добрых. Ибо поистине ужасно и достойно всякого порицания на войне, которая сама по себе есть зло, выказывать себя мужественными и опытными людьми, а в дни мира и спокойствия, которые суть благо, – невеждами и глупцами, неспособными этим благом воспользоваться.

Стало быть, на войне народ должен учиться доблестям, полезным и необходимым для достижения ее цели, то есть мира; в мирное же время для достижения свойственной ему цели, то есть покоя, он должен учиться достойным качествам, являющимся целью для качеств, упомянутых выше. Таким образом и подданные будут добрыми, и государю доведется намного больше хвалить и награждать, нежели наказывать; и царствование будет счастливым как для подданных, так и для него самого, не насильственным, подобным власти господина над рабом, но мягким и ласковым, подобным отношению доброго отца к доброму сыну.

XXVIII

– Мне бы хотелось узнать, – сказал синьор Гаспаро, – какие качества полезны и необходимы на войне и какие вы считаете похвальными для мирного времени.

– Все качества хороши и полезны, если клонятся к доброй цели, – ответил синьор Оттавиано. – А на войне важнее всего та истинная твердость, которая освобождает душу от смятения страстей, так что она не только не боится опасностей, но и не придает им значения. Не менее важны стойкость и терпение, чтобы душа оставалась непоколебимой при любых ударах судьбы. Затем, как на войне, так и вообще подобает иметь качества, подразумеваемые понятием о честном человеке: справедливость, сдержанность, умеренность. Но куда больше нужда в них в мирное время, на досуге, – ибо часто люди в благоденствии, при отсутствии забот, когда им благоволит судьба, становятся несправедливы и необузданны, позволяя себе растлеваться удовольствиями; так что именно в мирное время люди сильнее всего нуждаются в этих добродетелях, ибо досуг слишком легко допускает злые обычаи в души. Поэтому в древности и говорили, что рабам не нужно давать досуга{472}. И полагают, что египетские пирамиды строились для того, чтобы держать народ занятым, ибо весьма полезно каждому быть привычным к перенесению тяжелых трудов.

Имеется много и других весьма полезных добродетелей; но достаточно и уже названных. Сумей я преподать моему государю такие, и столь же добродетельные, уроки, как те, что мы здесь наметили, я счел бы себя вполне достигшим цели, стоящей перед добрым придворным.

XXIX

– Синьор Оттавиано, – оживился синьор Гаспаро, – коль уж вы так расхвалили правильное воспитание, сказав, что, по-вашему, именно оно прежде всего другого наделяет человека достоинствами и делает его добрым вообще, – я хотел бы знать: то обучение, в котором придворный будет наставлять своего государя, нужно начинать с обыкновения, с повседневных навыков, чтобы государь ими приучался к добрым поступкам как бы непроизвольно? Или же надо начинать с общих основ: доходчиво показать ему, каково добро, каково зло, и, прежде чем он выйдет в путь, дать ему понятие, каков добрый путь, чтобы им идти, и каков дурной, чтобы от него держаться подальше? Словом, вводить добродетель в душу и закреплять ее в ней надо через разум и понимание или же через навык?

– Вы заводите меня в слишком долгий разговор, – отозвался синьор Оттавиано. – Но чтобы не казалось, будто я уклоняюсь от ответа, скажу. Как мы состоим из души и тела, так и душа в нас разделяется на две части: в одной живет разум, в другой – вожделение. Как в зачатии человека тело предшествует душе, так неразумная часть души предшествует разумной. Это показывает пример детей, в которых почти сразу после рождения видны гнев и жадность; затем, с течением времени, проявляется и разум. Поэтому нужно заботиться о теле прежде, чем о душе, и сначала о желаниях, а потом о разуме, – но заботиться о теле ради души, о желаниях – ради разума. Ибо как умственная добродетель совершенствуется учением, так нравственная добродетель – навыком. Так что сначала нужно обучать через навык, чтобы он руководил желаниями, еще не причастными разуму, тем самым направляя их к добру, а затем укреплять их посредством понимания, которое хоть и позднее являет свой свет, но дает способ полнее применять добродетели тому, кто уже хорошо закалил душу постоянной привычкой. По моему мнению, главное – чтобы постоянной привычкой в нас стало добро.

XXX

Здесь синьор Гаспаро вновь остановил синьора Оттавиано:

– Прежде чем вы продолжите, позвольте узнать, как именно предполагаете вы заботиться о теле, раз уж сами сказали, что сначала надо заниматься им, а потом душой.

– Спрашивайте об этом упитанных и румяных, – ответил, улыбаясь, синьор Оттавиано. – Мое тело, как видите, не из самых ухоженных. А вообще на эту тему можно рассуждать в самом широком охвате, начиная с того, в какое время лучше всего жениться, чтобы дети были ни слишком близки к отцу по годам, ни слишком далеки, потом говорить о занятиях с детьми и их воспитании с самых первых дней после рождения и позднее, чтобы растить их правильно сложенными, здоровыми и крепкими.

Тут синьор Гаспаро, пряча улыбку под серьезной миной, сказал:

– Мне думается, ради того, чтобы дети выходили хорошо сложенными и красивыми, женщинам больше всего понравилось бы быть общими, как предлагает Платон в своем «Государстве», и именно таким образом, как учит он.

– Да перестаньте же, – рассмеялась синьора Эмилия. – Мы помирились с вами при условии, что вы больше не будете поддевать женщин.

– Я и не думал поддевать, – с невинным видом ответил синьор Гаспаро. – По-моему, это очень похвально: желать установления обычая, одобренного столь мудрым человеком.

– Итак, давайте выслушаем синьора Оттавиано, – вставил мессер Чезаре Гонзага, тоже еле сдерживая улыбку, – и посмотрим, найдет ли себе место эта идея среди его предложений, которые, кажется, еще далеко не иссякли. Может быть, его государь даже закрепит ее законом?

– Тех немногих идей, что я уже высказал, – будто не замечая общего оживления, ответил синьор Оттавиано, – вероятно, достаточно, чтобы помочь государю быть добрым, насколько это возможно в наши дни, но, чтобы разобрать дело подробнее, потребуется гораздо более долгий разговор.

Синьора герцогиня благосклонно кивнула:

– Поскольку это не стоит нам ничего, кроме слов, говорите, пожалуйста, все, что приходит вам на мысль полезного для обучения вашего государя.

XXXI

Синьор Оттавиано с готовностью продолжил:

– Я научил бы его и многим другим вещам, государыня, – при условии, что разбирался бы в этом сам, – среди прочего тому, как выбрать из подданных некоторое число благородных людей, наиболее известных и мудрых, с которыми он обсуждал бы любое дело, даровав им право и полную свободу высказывать без обиняков свое мнение, и относился бы к ним так, чтобы всем было понятно, что он обо всем хочет знать правду и ненавидит самую малейшую ложь. Кроме этого совета знатных, я порекомендовал бы выбрать людей и из народа пониже, составив из них народный совет, который пусть сообщается с советом знатных по всем городским нуждам, принадлежащим как к публичной, так и частной сфере. И таким образом все – государь как голова и знать с простым народом как члены – составят единое слаженное тело, правление которого будет исходить преимущественно от государя, но при участии остальных. Так государство будет иметь форму, составленную из трех видов доброго правления – монархии, аристократии и народоправства{473}.