XVII

Синьор Оттавиано хотел и дальше продолжать свое рассуждение, но его прервал Джулиано Маньифико:

– Синьор Оттавиано, если я верно расслышал, вы назвали воздержание несовершенной добродетелью, ибо оно сохраняет в себе часть от аффекта. А я думаю, что ту добродетель, которая в споре разума с похотью приносит победу разуму, надо считать более совершенной, нежели ту, что побеждает, не имея противостоящего ей аффекта, ибо мне представляется, что такая душа воздерживается от зла не ради добродетели, а просто потому, что оно мало ее влечет.

Синьор Оттавиано не задумываясь отозвался:

– Кого бы вы сочли лучшим полководцем: того, кто в открытом бою подставляет себя опасностям, но все-таки побеждает, или того, кто своим мужеством и рассудительностью изматывает силы врагов, доводя их до того, что они уже не могут сражаться, и тогда побеждает без боя и опасности?

– Более достоин похвалы, без сомнения, тот, кто одерживает более убедительную победу, – сказал Маньифико, – если причиной ее не является трусость противников.

– Правильно вы рассудили, – сказал синьор Оттавиано. – Так вот, воздержание можно сравнить с полководцем, который мужественно сражается и, хотя враги сильны и могущественны, одолевает их, пусть и не без большого труда и опасности. А умеренность, свободная от всякого возбуждения, подобна тому полководцу, который одолевает и становится хозяином положения, не вступая в бой. И если в той душе, где она обитает, огонь похоти не только укрощен, но до конца угашен, она подобна хорошему государю, который, разгромив в гражданской войне злоумышлявших против него внутренних врагов, вручает скипетр и полную власть разуму. Так эта добродетель, не принуждая душу, но мирно внедряя в нее некую властную убежденность, склоняющую ее к целомудрию, делает ее тихой и полной покоя, уравновешенной, размеренной. Приведя все свои стороны во внутреннее согласие, украшающее ее ясным ненарушимым спокойствием, душа становится полностью послушной разуму, готовой направить за ним любое свое движение, следовать туда, куда он захочет ее повести, без какого-либо внутреннего недовольства, подобная кроткому ягненку, всегда бегающему за матерью: куда она, туда и он. Такая добродетель обладает высшим совершенством, и она-то особенно приличествует государям, ибо от нее родятся и многие другие.

XVIII

– Мне непонятно, какие добродетели, приличествующие государю, могут родиться от этой воздержности, – сказал мессер Чезаре Гонзага, – если она, как вы говорите, отнимает у души аффекты. Это, возможно, к лицу какому-нибудь монаху или отшельнику; но спрашивается, какая польза великодушному, щедрому, храброму на войне государю от того, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах не испытывать ни гнева, ни ненависти, ни благоволения, ни отвращения, ни вожделения, ни какого-либо аффекта, – и как он без этого сможет пользоваться уважением у народа и у войска?

Синьор Оттавиано отвечал:

– Я не говорю, что воздержание должно отнимать и исторгать из человеческой души аффекты, и мне это не кажется благом, ибо в них имеются и частицы добра, но то, что в аффектах порочно и противно чести, воздержание приводит в повиновение разуму. Однако не подобает во избежание душевных потрясений полностью искоренять аффекты: это все равно как если ради обуздания пьянства вовсе запретить пить вино или под тем предлогом, что на бегу порой люди падают, запретить всем бегать. Ведь объездчики лошадей не запрещают им ни бежать рысью, ни скакать галопом, а только хотят, чтобы они делали это своевременно и по воле всадника. Аффекты, изменяемые умеренностью, благоприятствуют добродетели: гнев способствует неустрашимости, ненависть к злодеям способствует справедливости, подобно тому и другие добродетели находят себе поддержку в аффектах. Если их совершенно устранить, они оставят разум слабым и вялым, неспособным к действию, подобно кормчему корабля, оставленного ветром в великом затишье.

Не удивляйтесь же, мессер Чезаре, если я сказал, что от умеренности родятся многие другие добродетели. Ибо когда душа приведена в согласие этой гармонии, то посредством разума она легко приобретает истинную крепость, делающую ее бестрепетной, защищенной от всякой опасности и как бы стоящей выше человеческих страстей, а вместе с крепостью – и справедливость, эту непорочную деву, подругу скромности и добра, царицу всех других добродетелей, ибо она учит делать то, что должно делать, и избегать того, чего должно избегать. Тем самым она является совершеннейшей из добродетелей, ибо посредством ее совершаются дела всех остальных и она полезна обладающему ею как ради него самого, так и ради других. Ведь без нее, как сказано, сам Юпитер не мог бы править своим царством{466}. Также и великодушие сопутствует им всем, увеличивая их; но оно не может пребывать в одиночестве, ибо не имеющий других добродетелей великодушным быть не может. Проводником их является рассудительность, состоящая в том, чтобы суждение неукоснительно делало выбор в пользу добра. В эту счастливую цепь вплетаются также щедрость, стремление к великим делам, жажда чести, добродушие, любезность, доброжелательность и многие другие, которые сейчас было бы долго перечислять.

Но если наш придворный будет поступать так, как мы сказали, то все эти добродетели он обретет в душе своего государя, каждый день видя от них столько новых прекрасных цветов и плодов, сколько нет в самых изысканных садах мира, и почувствует в душе величайшее удовлетворение, вспоминая, что подарил государю не золото и серебро, сосуды, одежды и подобное, как делают глупцы, у которых у самих этого нет в достатке, а у получающего дары имеется в избытке, но ту добродетель, которая среди всех человеческих вещей является, возможно, самой драгоценной и редкой: способ править так, как должно. Ведь этого одного хватит, чтобы сделать людей счастливыми и вновь вернуть миру тот золотой век, что, как пишут, был при Сатурновом царстве{467}.

XIX

Поскольку на этом месте синьор Оттавиано сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух, в разговор немедленно вступил синьор Гаспаро:

– Синьор Оттавиано, так какой же строй вам кажется наиболее пригодным, чтобы вернуть миру упомянутый вами золотой век: монархия во главе с добрым государем или благоустроенная республика?

– Я, конечно, предпочту монархию во главе с добрым государем, – отвечал синьор Оттавиано, – ибо это строй, более согласный с природой и, если позволительно сравнивать вещи малые с вещами бесконечно большими, более подобный владычеству Бога, который сам единолично управляет Вселенной. Но если вернуться к земным вещам, мы видим, что у людей все дела, требующие большого искусства, – управление войсками и большими флотами, строительство зданий и тому подобное – возлагаются на одного, который уже управляет как знает. Так и в нашем теле работа всех членов происходит по воле сердца. Кроме того, представляется уместным, чтобы народы управлялись государями, как и многие животные, которым природа внушает подобное послушание как нечто благотворное. Так, и олени, и журавли с другими перелетными птицами всегда поручают себя руководству вожака, которому следуют и подчиняются, а пчелы, будто выполняя общий устав, с таким почтением относятся к своему царю, как самые почтительные народы на свете. Все это – один огромный довод в пользу того, что монархическое правление более сообразно природе, чем республиканское.