– А теперь пусть кто-нибудь приведет ко мне моего друга Альбрехта Альбрехтсона, который, к всеобщему позору, был закован в кандалы и брошен в темницу. И пусть эти же люди раздобудут для него флягу бренди, а потом уж, по возможности, бегут наутек. У него оригинальное чувство юмора.

Рыс опустился на Каменную Лепешку. Его голос эхом отражался от стен пещеры:

– В этом месте мне полагается обратиться к вам и назвать своими собратьями… – все дружно затаили дыхание, и король продолжал: – Но сегодня я скажу «дамы и господа гномы»… Я здесь не только для того, чтобы вернуть свою Каменную Лепешку, которая за долгие годы перевидала много знатных и важных ягодиц. И мне интересно, сколько из них за все это время были женскими?

Коллективный гномий вздох как будто высосал из зала весь воздух, но король-под-горой продолжил:

– Выслушайте меня! Вам всем известно, что пол гнома – это целиком и полностью его секрет до тех пор, пока он сам не решит раскрыть его. И я помню, что несколько лет назад в Анк-Морпорке проходил модный показ только для гномов. Я был там – инкогнито – и узнал кое-кого из здесь присутствующих. Вы делали покупки, но, вероятно, использовали их строго в стенах собственного дома? «Шобла» заработала немалую сумму в тот день, и мне известно, что мадам Шарн хотела открыть у нас второй магазин. Здесь, в Шмальцберге! Эта мысль никого не пугает? Думаю, сегодня уже никого. И все, что я хочу сейчас сделать, друзья, это сообщить вам кое-что важное. Это истина! Та самая истина, которая остается, когда с нее обгорит вся ложь. И вот теперь я скажу вам, что я решил более не быть вашим королем!

Охи и ахи стали раздаваться еще громче обычного, и народ вовсю строил вполголоса догадки, и все боялись отвести глаза от короля. Чары были разрушены или, наоборот, умножены тишайшим звуком чиркнувшей спички командора Ваймса. Толстая сигара засветилась как маячок. Ваймс улыбнулся и кивнул королю, и в этот момент Мокриц понял, что Ваймс, скорее всего, знал правду о Рысе с самого начала, или, во всяком случае, с того самого знаменитого приключения несколько лет назад, когда он был послом по случаю избрания Рыса на пост короля-под-горой.

Толпа расступилась, чтобы пропустить достопочтенного Альбрехта Альбрехтсона. Он подошел и встал рядом со своим королем, который тепло приветствовал его в традиционной гномьей манере – стукнувшись с ним шлемами[78].

– Рад видеть тебя, друг. Мне жаль, что… мое отсутствие доставило тебе такие неудобства. Виновники понесут ответственность, – заявил он громко, буравя взглядом толпу. И добавил уже тише самому Альбрехту: – Ты прибыл вовремя. Я как раз делаю объявление.

– Я слышал, – сказал Альбрехт. – Но что вы делаете? Вам незачем уходить с должности. Вы победили.

Король-под-горой засмеялся:

– Уходить? Ну уж нет. Сейчас ты все поймешь.

Повернувшись обратно к толпе, Рыс сделал глубокий вдох и сказал:

– Для многих моих подданных эти новости будут неожиданными, но я женщина. Я того же пола, что и ваши матери, и стало быть, на самом деле я ваша королева!

И вот опять. Знаменитый коллективный гномий вдох. Даже Альбрехтсон не ожидал такого. Мокриц посмотрел на Арона и заметил, что рука гнома в кольчужной рукавице совсем легонько покоилась на рукояти его меча. Прямо позади Альбрехтсона стоял Грохссон и внимательно наблюдал за ним. Рядом с Мокрицем Ваймс очень осторожно отложил тлеющую сигару на каменный бортик и напрягся. «Все еще может обернуться непредсказуемо», – думал Мокриц.

– И если вы думаете, что ваша королева не будет таким же хорошим правителем, как ваш король, то неужели вы правда считаете, что ваша мать была хуже вашего отца? – Королева засмеялась. – Вижу, вы все устыдились. Это хорошо. Стыд пройдет, но вы никогда не забудете, за что вам было стыдно.

В настроениях толпы произошла заметная перемена, и королева продолжала:

– Я видела, что в наших теплых сердцах кроется истина, которую невозможно отрицать, но мы гномы, мы противимся всему, строя свои отдельные мирки внутри одного большого мира. Невольно задаешься вопросом: от чего мы бежим? Разве что от самих себя. Да, мы гномы, но мы можем стать лучше наших предков, не вылезавших из нор.

Королева умолкла, обвела взглядом своих подданных и добавила:

– Ну что? Никто из мужчин не посмеет бросить мне вызов?

Несколько пар глаз повернулись в сторону Альбрехтсона, который выглядел задумчиво, но не пошевелился. Грохссон слегка расслабился.

И вдруг королевский перст указал на одного гнома, и она сказала:

– Шов Рудокол, я всегда считала тебя здравомыслящим гномом, у которого крыша хорошо прикручена, пускай и поперек резьбы.

Мокриц физически ощущал ликование тех, на кого не указывал палец королевы, и отчаяние Шва Рудокола, и он задумался: то ли голос королевы-под-горой изменился, то ли всегда был таким? Она не произносила угроз, но они ощутимо висели в воздухе. Она держала их всех в руках и сжимала пальцы в кулак. Гном, на которого она указала, отступил назад.

– Где теперь твои граги, Шов Рудокол?

Этот самый Шов был просто паникой во плоти.

– Это не мои граги, ваше высочество!

Это наверняка было как-то связано с пухлой папкой, которую Арон передал королеве. Она облизнула палец, пролистала страницы, посмотрела на Рудокола сверху вниз и спросила:

– Ты уверен? Значит, меня дезинформировали.

Она повернулась к остальным гномам и спросила:

– Может, меня обо всех вас дезинформировали?

Но гномы не сводили глаз с переворачивающихся страниц, стараясь не вытягивать шеи, чтобы посмотреть, было ли в списке их имя… Это выглядело до смешного нелепо. Королева крепко держала их за причинные места… а потом она сказала:

– Странно, не так ли, что, когда падает одна костяшка домино, она увлекает за собой другие. Если кто-то желает оспорить мое право на трон, пусть выступит немедленно.

Начался шепот, потом традиционный гвалт, без которого никогда не обходилось. Гномы переглядывались, но затем заговорил Альбрехтсон, и все притихли.

– Моя королева, – сказал он, и гвалт поднялся опять. Это был неожиданный момент: великий защитник гномьих традиций пересматривал свои взгляды. – Моя королева, мы, к счастью, остались в живых, и значит, должны извлечь урок. Я всегда считал себя ученым мужем, истинным знатоком учения Така, но минувшие дни показали, что даже мне еще есть чему поучиться. В своей маленькой темнице я слышал, как меняется мой образ мысли, и постиг смысл смирения. Я даже готов признать перед лицом всех вас, что часть этого урока преподал мне гоблин, во много раз младше меня, которого я с гордостью назову своим другом.