– Есть признание в убийстве, за которым последовало самоубийство.

Мама передернула плечами.

– Как это ужасно! Ничего удивительного, что вы все так измотаны. У меня есть вот какой план. Я сейчас закажу чай в номер. Ты выглядишь слишком обессиленной, чтобы спускаться вниз. После чая примешь ванну, а потом – спать. – Она потрепала меня по руке.

– Для меня чай не заказывай. Куда лучше мне поможет порция джина.

– Ладно, сказано-сделано. С чем тебе смешать джин?

Десять минут спустя я уже лежала в тепловатой воде ванны, чувствуя себя в достаточной мере измотанной и обессиленной, чтобы скользнуть под воду. Сосредоточившись на эмалевой поверхности самой ванны и блеске медных кранов, я постаралась вызвать из памяти все, связанное с убийством. Это сработало через несколько секунд.

Люси не убивала Милнера. Она, безусловно, не обладала выдающимся умом, но знала, как следует нормально себя вести, и пойди она домой – ни искры подозрения в отношении нее не возникло бы, как случилось после ее исчезновения и всей этой затеи с требованием выкупа.

Вполне правдоподобно, что терпение «капитана», «деда» Люси, в отношении Милнера в конце концов лопнуло. Шантаж обычно завершается одним из трех вариантов: судебным преследованием, продолжением платежей или смертью. Дилемма состояла в том, должна ли я была рассказать инспектору Чарльзу то, что знала о прошлом Милнера, подлинном Уолфендейле и выдававшем себя за него Лэмптоне. Человек, которого я считала капитаном, несколько реабилитировался в моих глазах тем, что взял на себя заботы о чужом ребенке и делал для него все возможное. Если я расскажу все, что знаю, а за этим последуют расследования, будут подняты армейские архивы, и тогда Люси и мисс Фелл лишатся крыши над головой. Родни Милнер запомнит своего отца не просто как неотесанного громилу, но и как шантажиста. Если все это выплывет, то жизнь Родни и Элисон в Харрогейте может стать невыносимой.

К тому времени, как вода в ванне остыла и я вытащила пробку, я уже знала, что никогда об этом не расскажу.

Когда я добралась до комнаты и забралась в постель, то обнаружила там пару грелок с горячей водой.

Мама с улыбкой пояснила:

– Я знаю, что сейчас август, но ты пережила шок.

Она также послала за горячей водой и наполнила стопку равными порциями джина и горячей воды.

– Выпей это.

– О, ты развесила мою одежду. Спасибо.

Мой вечерний туалет висел на двери гардероба. Я положила в чемодан свой «дельфос»[87] потому, что он очень удобно туда укладывался. Сшитый в Париже, он представлял собой длинную складчатую тунику, замечательных цветов – лазоревого, пурпурного и оранжевого. Моя тетя отдала его мне, когда я пришла в восторг от этой модели.

Стараясь не проявлять особого скептицизма, мама сказала:

– Берта купила это платье в Париже в 1908 году. Ему уже больше четырнадцати лет.

– Но ведь никто этого не знает, верно? А я всегда чувствую себя в нем так хорошо. Мне кажется, что я в Париже.

Она уложила меня в постель, как делала это, когда я была девочкой.

– Но нынче ты будешь в Харрогейте, ужинать с нашим очаровательным полицейским инспектором, и это куда актуальнее, чем вспоминать давнишнюю поездку в Париж.

Задернув занавеси кровати, она тихо вышла из комнаты.

Я оценила ее заботу обо мне, хотя заранее ожидала подробнейших расспросов, едва ли не допросов, о расследуемом деле, и планов отправиться вдвоем за покупками. Мама заранее подумала о похоронах Лоуренса Милнера, о том, что мне следует надеть на похороны, и как эта траурная одежда подойдет мне. Я невольно улыбнулысь этой мысли. Безусловно, предусмотрела она и обязательные походы по магазинам в перерывах между питьем минеральных вод и наслаждением от принятия различных типов целебных ванн. Я попыталась представить, что еще запланировала мама на несколько следующих дней.

Дверь в мою спальню снова приоткрылась.

– Кстати, я заказала фирме «Эммат и сын» принести в наш номер несколько дневных и вечерних платьев в десять тридцать утра завтра.

Сказав это, она осторожно прикрыла за собой дверь.

Несмотря на появление моей матери, когда я стала погружаться в сон, перед моим внутренним взором возникло мертвое лицо Лоуренса Милнера, за которым последовало лицо капитана, такое, каким я его видела в последний раз – с побелевшими, некогда румяными щеками, с затравленными, бегающими глазами, с нахмуренным лбом, изрезанным глубокими морщинами. У него было такое выражение лица, словно он пытался мне что-то сказать.

Хотела бы я быть столь же уверенной, как инспектор и констебль, что именно капитан убил Милнера. Возможно, я смогу привыкнуть к этой мысли.

Хорошо выспавшись, я почувствовала себя отдохнувшей, проголодавшейся и готовой общаться в хорошей компании. Облачившись в свой проверенный «дельфос», я с удивлением обнаружила, что мама даже не думает одеваться к предстоящему ужину.

– Извинись за меня перед мистером Чарльзом. У меня был длинный и трудный день, а завтра нам предстоит подняться еще до семи часов, чтобы принять предписанные нам ванны. Так что я должна как следует отдохнуть.

Поскольку она уже была в своей атласной ночной рубашке и халате, не имело смысла с ней спорить.

– Приятного тебе вечера, дорогая. Я не буду ждать твоего возвращения.

Без пяти минут девять в дверь нашего «люкса» постучался служитель отеля и сообщил мне, что мистер Чарльз ожидает миссис Худ и миссис Шеклтон в салоне отеля.

За что я так люблю свой «дельфос», так это за то, что он придает ощущение легкости и загадочности, обнимая и лаская меня, когда я спускалась вниз по лестнице на первый этаж.

Инспектор встал, когда я вошла в салон, и несколько мгновений смотрел на меня широко открытыми глазами.

– Миссис Шеклтон, вы чудесно выглядите.

– Благодарю вас, мистер Чарльз. Моя мама приносит вам свои извинения. У нее разболелась голова, так что она хочет сегодня лечь пораньше спать.

Если он и догадался, что это была дипломатическая головная боль, то ничем не выдал этого.

– Возможно, она составит нам компанию в другой раз?

Взгляд его был полон приличествующего случаю сожаления, но не слишком искреннего.

– Приступим к ужину, или вы хотите начать с аперитива?

– Давайте лучше присядем за столик.

Наш столик оказался у окна, на достаточном удалении от струнного квартета и прикрыт с одной стороны пальмой в керамическом бочонке. Официант принес нам два меню. Я исподтишка рассматривала мистера Чарльза, пока он заказывал вино. Его вечерний костюм подчеркивал в нем те качества, которые я лишь слегка заметила, когда мы впервые с ним встретились. Что-то в нем вызывало во мне чувство, будто я давно и хорошо его знаю, знаю все движения его тела под одеждой, присущую ему сдержанную мощь, силу не только физическую, но и духовную, эмоциональную. Это было редкое качество.