Возможный ответ на первый вопрос таков: американский журналист не стремился как-то искажать слова Стида, напротив, передал их с обескураживающей точностью, соединив в одной публикации доверительные признания с рассчитанными на публику банальностями. Ответ на второй вопрос можно найти в дневнике секретаря Ллойд Джорджа Фрэнсис Стивенсон, всегда называвшей его Д. (первая буква имени Дейвид):

Гнев Ллойд Джорджа вполне можно было понять. В течение многих месяцев он подвергался постоянным нападкам со стороны «Таймс»; всего две недели назад Стид публично назвал его самым сомнительным в Европе политиком, неискренним и лишенным чести. И именно с этим редактором личный секретарь короля решил посплетничать об отношениях своего хозяина с премьер-министром! Через несколько часов после неприятного разговора на Даунинг-стрит Стамфордхэм направил ему письмо, в котором заверил премьер-министра, что единственным мотивом его встречи со Стидом перед отъездом редактора в Нью-Йорк было желание обеспечить его поддержку правительству для достижения практического эффекта от белфастской речи короля. Сомнительно, чтобы Ллойд Джорджа это хоть как-то успокоило; маловероятно также, чтобы Стамфордхэм действительно раскаялся в своем неосторожном поступке. Их отношения, и без того прохладные, теперь стали откровенно враждебными и таковыми оставались до самого конца.

Эта ссора, однако, никак не повлияла на ту поддержку, которую король оказывал Ллойд Джорджу во время возобновившихся переговоров с де Валера. В них король играл отнюдь не пассивную роль. Часто раздражавшийся из-за незначительных изменений в его распорядке дня, теперь он демонстрировал завидную сдержанность, если речь заходила о государственных делах. Когда в конце августа де Валера, казалось, намеренно начал тормозить переговоры, некоторые коллеги Ллойд Джорджа стали настаивать, чтобы премьер-министр установил для ирландского лидера предельный срок. Ответ де Валера, проект которого премьер-министр направил на утверждение королю, нельзя было назвать ультиматумом, но его агрессивный тон возмутил последнего. В это время они с Ллойд Джорджем находились на отдыхе в горах Шотландии. Их встреча произошла в Инвернессе, где король гостил в Мой-Холле у Макинтоша, главы древнего шотландского рода. Король убедил премьер-министра убрать из письма все угрозы и спорные фразы; после того как его одобрили на состоявшемся в Инвернессе чрезвычайном заседании кабинета, письмо направили де Валера, который нашел его приемлемым и согласился возобновить приостановленные было переговоры. Это стало последним вкладом короля в англо-ирландские дискуссии, не считая предупреждения премьер-министру не ввязываться в споры относительно терминологии. 6 декабря король уже смог исполнить приятную обязанность, поздравив своих министров с подписанием соглашения, учреждавшего Ирландское свободное государство — со статусом доминиона в рамках Британского Содружества наций. «В основном мы обязаны проявленному П.М. терпению и готовности к примирению, — записал король в дневнике. — Честь ему и хвала. Надеюсь, что спустя семь столетий в Ирландии наконец наступит мир».

Его надежды оказались иллюзорными. Король прожил недостаточно долго, чтобы увидеть, как рвутся последние нити, связывавшие Ирландское свободное государство с Британским Содружеством. Но уже в последние годы своего царствования он стал бессильным свидетелем грубых уловок и вероломства, гражданской войны, насилия и кровопролития, вызванных сектантскими настроениями. «Какими дураками мы были, когда не приняли гладстоновский закон о гомруле, — говорил он в 1930 г. Рамсею Макдональду. — Тогда империя не получила бы Ирландское свободное государство, доставляющее нам столько хлопот и разрывающее нас на куски».

Подобно многим из своих подданных, король после войны также испытывал финансовые затруднения. Его цивильный лист, или официальный доход, был зафиксирован в 1910 г. парламентским законом «для обеспечения чести и достоинства королевской семьи». Это приносило ему 470 тыс. фунтов в год, из которых 110 тыс. отпускалось на его личные нужды, а остальное шло на функционирование различных институтов монархии. Он также ежегодно получал определенную сумму из доходов герцогства Ланкастерского, обладавшего значительной собственностью; в первый полный год его царствования эта сумма равнялась 64 тыс. фунтов, но к 1921 г. упала до 44 тыс. Королева продолжала получать ежегодную ренту в 10 тыс. фунтов, выделенную «для ее самостоятельного и исключительного пользования» еще как принцессе Уэльской. Старший сын короля, принц Уэльский, не имел цивильного листа, но взамен получал значительные доходы от герцогства Корнуоллского, которое могло приносить до 80 тыс. фунтов в год. Его младшим братьям ежегодно полагалось 10 тыс. в год по достижении совершеннолетия и еще 15 тыс. после вступления в брак. Принцесса Мария получала 6 тыс.

Сразу после восшествия Георга V на трон кабинет запросил высшего чиновника министерства юстиции сэра Руфуса Айзекса, должен ли король платить налоги. Его мнение основывалось на известном изречении лорда Абинджера: «Этого не может быть… поскольку тогда Его Величество должен вынуть деньги из одного кармана, чтобы положить в другой», — и сводилось к тому, что король, таким образом, освобождается от уплаты налогов. Единственным исключением являлась небольшая сумма (в соответствии со статутом Георга III), взимавшаяся с частных владений суверена, — таких, как принадлежавшие ему земли и дома. Итак, король, по крайней мере в первые четыре года своего царствования, был богатым человеком.

Отмена в годы войны пышных государственных приемов и церемоний позволила кое-что сэкономить, и, конечно, после 1915 г. совсем не закупались вина и прочие спиртные напитки. Эти деньги король не стал класть себе в карман: в 1916 г. он передал Казначейству 100 тыс. фунтов, чтобы правительство распорядилось ими так, как сочтет нужным. Еще 77 тыс. пожертвовал на благотворительность.

Однако с установлением мира экономить стало особенно не на чем. Хотя цены удвоились, от монархии ждали отказа от аскетических привычек военного времени; королевские дворцы нуждались в новых коврах и шторах, а после четырех лет запустения практически повсеместно требовался ремонт. Король также взвалил на себя тяжкое бремя филантропии. Он назначил сестре убитого царя, великой княгине Ксении, пенсию в 2400 фунтов и выделил ей в пользование Фрогмор-коттедж, а также установил ежегодное пособие в 10 тыс. фунтов для матери царя, императрицы Марии. Менее значительные суммы, но тоже из его личного кармана, дополняли жалкие пенсии ушедших в отставку придворных.

Особое беспокойство доставляла сыну королева Александра. В дополнение к цивильному листу в 70 тыс. фунтов она пользовалась пожизненным правом на получение 200 тыс., завещанных ей королем Эдуардом. Этого должно было хватить. Тем не менее она не освобождалась от налога на наследство, налога на сверхприбыль и подоходного налога. Когда ее дела в 1910 г. обсуждались на заседании комитета по цивильным листам, Бальфур лукаво заметил: «Было бы интересно узнать, каковы доходы датского двора». По желанию ее покойного мужа и с полного одобрения сына она продолжала жить в Сандрингем-Хаус вместе со своей незамужней дочерью принцессой Викторией, а Мальборо-Хаус вновь стал ее лондонским домом. Поскольку король оплачивал большую часть расходов на содержание Сандрингема, даже эти два больших дома были ей по карману, если бы королева Александра согласилась умерить свое расточительство и щедрость.