Тем не менее несколько актеров покинули нас, и я подобрал им замену из списка контактов, составлявшегося мной на протяжении многих лет. Мы напряженно следили за ежедневно меняющейся ситуацией. Некоторые из участников съемок, в том числе Боб Ричардсон и Уиллем Дефо, уже были на локации и сообщали нам, что на улицах периодически воцаряется хаос. Ходили слухи, что Маркос уже скрылся бегством (что было неправдой), также говорили, что он готовит контрпереворот. Я вновь чувствовал себя беспомощным, все выходило из-под контроля. Я занимался раскруткой «Сальвадора» в Нью-Йорке, премьера должна была состояться 7 марта. Все шло совсем не так, как я надеялся. Теперь и «Взвод» трещал по швам. Два фильма, которые так много значили для меня, дышали на ладан. Мойры будто бы насмехались над моими надеждами, насылая все эти разрушительные события.

К 22 февраля под давлением американских СМИ, выступавших за уход Маркоса, президент Рейган втихаря лишил филиппинского диктатора поддержки США. Наконец 25 февраля Маркос сбежал на безопасную базу на Гавайях, прихватив драгоценности, золото и наличные на общую сумму $15 млн. На Филиппины он уже никогда не вернется. Позже выяснилось, что многие годы коррупции стоили казне Филиппин нескольких миллиардов долларов. В президентском дворце, который был захвачен участниками Революции народной власти[122], были обнаружены, как утверждалось, 3000 пар обуви Имельды. Новость облетела весь мир, а туфли стали основой музейной экспозиции.

Напряженное ожидание стало для меня тяжким испытанием. Хотя тротуары были завалены 20 сантиметрами утрамбованного снега, февральская погода в Нью-Йорке выдалась бодрящая и ясная. Очередным сокрушительным ударом стал отказ Каннского кинофестиваля включить «Сальвадор» в программу. Причина отказа: фильм «остросюжетный» — эвфемизм для обозначения коммерческого и, соответственно, популярного кино, хотя «Сальвадор», очевидно, не относился к этой категории. Это был первый из серии отказов со стороны Каннского кинофестиваля, возглавляемого французским «мандарином» Жилем Жакобом, педантичным бюрократом, руководившим фестивалем много лет. Жакоб, похоже, относился к моим фильмам свысока, считая их слишком грубыми. В свою очередь, я охарактеризовал его как одного из «первосвященников», пытающихся держать культуру под контролем, устраивая гонения на нас, смутьянов. Как мог фестиваль отвернуться от фильма, который привлекал внимание к реальным нарушениям прав человека в ходе ожесточенной гражданской войны? Фильмы, критикующие истеблишмент, в прошлом находили признание в Каннах, в частности «Дзета» и «Битва за Алжир», однако в середине 1980-х французская интеллигенция переживала незаметные на первый взгляд изменения, постепенно вливаясь в ряды этого самого истеблишмента. Странный поворот событий. Французский дистрибьютор «Сальвадора», маленькая компания, де-факто возглавляемая Анни Франсуа, продолжала всеми фибрами души верить в фильм. При этом одна из самых известных леворадикальных газет Франции, Libération, обрушилась с критикой на «Сальвадор» (фильм они даже не видели) еще в декабре. Меня заклеймили как «сумасшедшего правого», а «Полуночный экспресс» (собравший в Париже рекордную кассу) обозвали «merde» («дерьмом»). «Сальвадор», с точки зрения авторов Libération, был, вне всякого сомнения, «удачной возможностью для Стоуна поубивать монахинь»! Иногда бывает отвратительно оказаться на первых полосах международной прессы.

При этом западные СМИ были охвачены более масштабным процессом, первые признаки которого были отмечены еще в 1970-х и который резко усилился при Рейгане в США и Маргарет Тэтчер в Великобритании. Это был сфабрикованный интеллектуалами «неолиберализм», боготворивший капитализм, непременными атрибутами которого были имперский дух, НАТО и военный альянс Запада, подкрепленный экономическим диктатом Всемирного банка и МВФ. Неолиберализм был направлен не только против увядающей советской империи, но и против любых революционных движений в Латинской Америке и во всем мире. По моему убеждению, «неолиберализм» был «нео» в том смысле, что в нем не было ничего от истинного либерализма.

Отступник во мне накидывался на этих идеологов: «Да пошли вы! Люди посмотрят этот фильм вопреки вам!» Кстати, Арнольд Копельсон добился коммерческого успеха в продажах «Сальвадора» за рубеж: $250 тысяч в Италии, $200 тысяч в Испании, $55 тысяч в Индонезии — все это свидетельствовало о том, что я не был одинок, другие тоже верили в фильм. При этом два крупнейших закупщика кино в мире — Германия и Япония — все еще увиливали от решения по «Сальвадору». В итоге мои интервью СМИ становились все более злобными, настороженными и политизированными:

Даже мой покойный отец согласился бы здесь со мной.

Джинджер Варни из LA Weekly, уважаемой альтернативной еженедельной газеты, собравшей вокруг себя большое киносообщество, опубликовала положительную заглавную статью о «Сальвадоре» («Оливер Стоун: Кинематографический Лорд Джим[123] для бедных»). Варни проявила живейший интерес к моей предполагаемой эволюции от консерватора в 1960-х до «либерала» 1980-х («Голливуд до сих пор не знает, что делать с Оливером Стоуном»). Журнал American Film, пользовавшийся популярностью в серьезных кинематографических кругах, заявил, что «Вудс был великолепен», а Стоун — «мастер по созданию сценариев, которые бьют под дых». Произошла поляризация мнений, зрители раскололись на два лагеря. Некоторые американские либералы испытывали отвращение к Бойлу как персонажу; другие отмечали неправдоподобность хладнокровной расправы повстанцев из Фронта национального освобождения с пленными солдатами Национальной гвардии в битве за Санта-Ану, а также крайнюю сомнительность кавалерийской атаки в тех условиях. В этих упреках был резон (в отношении кавалерии — абсолютно точно), но я хотел сбалансировать свой фильм, продемонстрировав казнь гвардейцев, подозревая, что в противном случае картину обвинят в симпатиях идеям коммунизма и революции. Бойл подтвердил мне наличие документальных свидетельств о казни пленных, особенно офицеров, связанных с «эскадронами смерти», отдельными повстанческими подразделениями. Однако по большей части захваченные правительственные солдаты оставались целыми и невредимыми, а иногда их отпускали. Это был сильный пропагандистский ход, поскольку правительственные солдаты гораздо охотнее сдавались в плен, зная, что им не причинят вреда. Попытка за счет этой вставки добиться баланса в фильме сейчас представляется ошибкой с моей стороны.