всегда говорил, чтобы я не теряла надежды, Густи. Я знаю, что папа жив, что он вернется домой, в Англию… – где сейчас обретался Теодор-Генрих, знали только старшие:

– То есть я, Максим и Маленький Джон… – Густи погладила рыжие кудряшки девочки, – остальные считают, что он учится в Германии, в Геттингене, где учился его отец. Даже Ворону я ничего не рассказывала, хоть он мне и брат… – пока разговора о поездке Густи в СССР не заходило:

– Тебе едва исполнилось девятнадцать, – сухо сказала тетя Марта, – ты не закончила университет. Сиди под моим крылом, спокойно работай… – Густи вскинула подбородок:

– То есть анализируй советские газеты. Счета за бекон я больше не печатаю, но, тетя Марта, вы в моем возрасте водили за нос гестапо после июльского покушения…

Красивое лицо тети замкнулось, она прошлась по кабинету. Густи смотрела на твердые плечи, в жакете от Шанель, на нитку жемчуга вокруг стройной шеи:

– Бабушка Анна была комиссаром. Даже Моль в девятнадцать лет прыгала с парашютом в оккупированную Францию… – сделала еще одну попытку Густи, – я читала папку Трезора, то есть мисс Веры… – тетя постучала сигаретой о золотой портсигар:

– Никому я не пожелаю такой судьбы, как у меня в двадцать лет, а что касается мисс Веры, то не все данные попадают в папки, моя дорогая…

Весной, когда Густи перебралась на этаж Х, Моль, признанная старая дева и синий чулок, неожиданно вышла замуж, за пожилого, как о нем думала Густи, аналитика, бездетного вдовца, на пятом десятке лет:

– Ему почти пятьдесят. Он воевал при Дюнкерке, в Северной Африке, с дядей Джоном, а потом пришел в Секретную Службу. Его жена и сын погибли в Лондоне, при бомбежке. Он работал в оккупированной Европе и ничего не знал об их судьбе…

В июле, через четыре месяца после свадьбы, у Моли, теперь миссис Мэдисон, еще более неожиданно родился мальчик, Чарльз. Посчитав, Густи поняла, что бывшая начальница всего на два года старше тети Марты:

– Ей только тридцать семь, – с удивлением подумала девушка, – а и она, и тетя Марта кажутся пятидесятилетними. Все из-за войны. Хотя тетя с возвращением Волка стала лучше выглядеть… – позвонив Густи из Балморала тетя распорядилась:

– Рождество только через полтора месяца, но ранние подарки никогда не помешают. Когда родился Чарльз, мы ей преподнесли коляску от отдела, а сейчас отвези ей сертификаты в Harrods. Они лежат в моем столе, ящик не заперт…

Густи свободно заходила в кабинет тети, однако не знала шифров от трех встроенных в стену сейфов, или мест хранения ключей от закрытых на замок шкафов и ящиков. Разлив кофе, Моль подхватила ребенка:

– Конечно, улыбается, – заворковала мисс Вера, – наш малыш давно узнает маму и папу. Ешьте штрудель, леди Кроу… – мисс Вера всегда пользовалась ее титулом, – яблоки в этом году хорошие, я сварила джем, посушила плоды…

В крохотном садике росло несколько деревьев и кусты малины. Рядом притулился крепкий сарайчик. Кормя сына, накрыв его шалью, Моль махнула в сторону черепичной крыши:

– Владения Джеймса. Он там с инструментами возится. Он был у меня инструктором на курсе взрывного дела, в сороковом году… – бледные щеки женщины слегка покраснели, – а в армии он служил сапером, то есть командиром саперного батальона. Но домой он взрывчатку не носит… – мисс Вера весело фыркнула, – и вообще, он сейчас занимается анализом военного потенциала стран Варшавского договора…

Густи смотрела на бесцветные, жидковатые волосы Моли. Малыш у нее на коленях сонно ворочался, не выпуская новой игрушки, бус из желудей.

Девушка вспомнила тихий голос тети Марты:

– В медовую ловушку ловят не только мужчин, милая моя. Мисс Вера работала радистом в Нанте, в тамошней ячейке Сопротивления. Им удалось пристрелить начальника городского гестапо, оберштурмбанфюрера Фрица Хольца. После акции нацисты прислали в город новое начальство, а Моль отправилась на встречу со связным из Парижа… – Густи робко сказала:

– И ее арестовали… – тетя Марта затянулась сигаретой:

– Нет. То есть тогда не арестовали. Связным оказался партизан, красивый парень, некий Альбер. Он был старше Моли лет на десять. В общем… – она повела рукой, – мисс Вера и этот партизан полюбили друг друга. Он обосновался в Нанте, стал вторым человеком в ячейке, они с Верой ожидали рождения ребенка… – мерно тикали большие часы черного дерева. Густи боялась даже пошевелиться, сидя с чашкой пятичасового чая:

– Его арестовали, да… – вмешалась девушка, – а их ребенок умер… – зеленые глаза тети Марты сузились, похолодели:

– Ребенок родился мертвым, – отчеканила она, – в камере местного гестапо, где держали мисс Веру. Он умер из-за побоев и пыток. Этот Альбер… – тетя поморщилась, – оказался предателем, продажной шкурой. Он состоял на содержании нацистов, был провокатором. Его завербовали еще при первом аресте, в сороковом году, в Париже. Всю нантскую ячейку Сопротивления отправили в тюрьму, товарищей Веры расстреляли, а в ней поддерживали жизнь, что называется, – лицо тети исказилось, – немцы добивались от нее сведений о других британских агентах. Кое-каких они нашли, пользуясь информацией от Альбера, то есть от мисс Веры. Она ничего не сказала, а после неудачных родов она вообще лежала при смерти… – тетя помолчала:

– Ее хотели отправить в Равенсбрюк и почти отправили, но по дороге эшелон сошел с рельс… – Марта коротко улыбнулась:

– Монах постарался, с его ребятами. Лондон знал об отправлении эшелона. У них, то есть у нас, сидели кроты в парижском гестапо, – эшелон Моли атаковали, когда поезду оставалось каких-то десять минут хода до бывшей французской границы. Тетя заметила:

– Монах и с покойной Розой так сделал. Машинисты на рейсах все были немцы, поезда сопровождало СС. Почти достигнув рейха, они расслаблялись… – Густи сглотнула:

– Ее освободили, отправили в Лондон… – тетя покачала головой:

– Она осталась во Франции, исполнять свой долг. Сопротивлению надо было отыскать и казнить предателя… – женщина потушила сигарету:

– Его нашли через год на юге, где он опять изображал партизана. Состоялся трибунал, ему вынесли приговор. Мисс Вера, как положено, выполнила решение суда… – Марта подытожила:

– В папках ты такого не прочтешь. Сиди в Лондоне, не пришло еще тебе время ездить. Но тебе медовая ловушка не грозит, – заметила тетя, – ты у нас девушка видная… – допивая кофе, Густи искренне сказала:

– Очень вкусный штрудель, мисс Вера. Даже лучше, чем у тети… – женщина зарделась:

– Спасибо. Я туда добавляю ваниль и специи… – она покачала заснувшего мальчика: «Я вам заверну с собой кусочек, леди Кроу».

Кроме штруделя, Густи получила и полотняную салфетку с рождественским кексом. Из сумки девушки упоительно пахло сладкими пряностями. В пустынном воскресном автобусе она взобралась на второй этаж. Присев у покрытого каплями дождя окна, Густи достала из учебника литовского языка конверт с ватиканскими марками. Почерк Шмуэля за десять лет нисколько не изменился:

– Рукоположение состоится в новом году, но о месте служения я пока понятия не имею… – писал будущий отец Симон, – одно могу сказать, это точно не Израиль, и не Рим, хотя в моем отделе по связям с общественностью не очень хотят отпускать меня в пасторские странствия, как выражается начальство. Как ты знаешь, его святейшество объявил о начале подготовки ко Второму Вселенскому Собору, а это огромная работа… – Густи пропустила три абзаца рассуждений о месте латыни в богослужении, – Виллем и Маргарита зовут меня в Конго, но я больше склоняюсь к Латинской Америке. В Африке я не смогу практиковать испанский язык. Иосиф процветает… – Густи заставила себя не сворачивать письмо, – он теперь дипломированный врач, однако об основном месте его работы я писать не могу по понятным тебе причинам…

Девушка подышала:

– Что было, то прошло. Я ходила к трем врачам… – она выбрала в телефонной книге дальние пригородные практики, где не опасалась встретить знакомых, – доктора уверили меня, что все в порядке… – для визитов к врачам Густи даже завела похожее на обручальное кольцо:

– Косность, – она раздула ноздри, – девушкам в аптеках не продают презервативы, а для других