class="p1">– Насчет Моллер, дело Феникса, пусть он решает. Теперь малышка нам больше не нужна, но можно ее навестить и поразвлечься. Она напугана, она не посмеет отказать… – он подумал о сладком сопрано Магдалены:

– Она скоро лишится матери. Она подросток, но все равно ей будет тяжело. Теперь я знаю, где она поет, отыскать ее не составит труда… – Фридрих улыбнулся:

– Она сирота, я сирота, я всегда смогу ее поддержать. Я стану для нее опорой, единственным мужчиной в жизни. И сейчас понятно, что она станет звездой сцены. Такая жена мне и нужна… – в дверь постучали. Он сварливо отозвался:

– Третий час ночи, уважаемый господин. Идите, проспитесь, вы ошиблись номером… – дверь загремела сильнее. Фридрих уловил знакомый голос:

– Герр Краузе, откройте, это герр Циммерман… – плащ американца испачкала грязь, он тяжело дышал. Прислонившись к косяку, он пошарил по карманам:

– Я бежал. Такси вокруг не нашлось, а я не знаю, где полиция. Вот пачка, я ее не потерял… – Циммерман бросил в рот сигарету. Фридрих заметил его сильные, рабочие руки:

– Он не всегда был адвокатом, не всегда носил костюм. О войне он не распространялся, но он мог служить в американской армии… – герр Леон глубоко затянулся дымом:

– Только что убили Бандеру, – коротко сказал он.

Под белокаменными арками вокзала Мюнхен-Пассинг шумела утренняя толпа. Жители пригорода стояли в очереди к деревянным окошечкам касс, толкались у газетных лотков, увешанных свежими выпусками Süddeutsche Zeitung:

– Беспорядки в Бельгийском Конго. Русский спутник впервые передал фотографии обратной стороны Луны…

От киосков пахло пережженным кофе, жареными сосисками, румяными, с крупными кристалликами соли, претцелями. Автобусы высаживали на площади все новых горожан, с портфелями под мышкой, в расстегнутых плащах, с кое-как намотанными шарфами. Люди еще откровенно зевали. Рядом с кирпичными стенами восстановленного после войны станционного здания раскладывался маленький рынок. Домохозяйки с кошелками и корзинками приценялись к деревенским колбасам, к свежей картошке, к яйцам, пересыпанным опилками. Из решетчатых ящиков выглядывали красные бока яблок.

По соседству с рынком, в привокзальном кафе, устроилась пара молодых людей, по виду студентов. Младший, светловолосый, со шрамом на щеке, носил провощенную, потрепанную куртку и полосатый шарф. Он бросил на стул туго набитый брезентовый рюкзак. Из кармана куртки торчал томик Сартра на французском языке: «Questions de méthode». Темноволосый, плотно сложенный юноша, на вид старше приятеля, принес к столу кофе и два претцеля. Усевшись, он понизил голос:

– Значит, ты понял. Отсюда едешь в Аугсбург, пересаживаешься на пригородный поезд, добираешься до побережья Северного моря. Такой путь медленней, но безопасней… – Саша устало кивнул. Прошлой ночью они с товарищем Леманом не сомкнули глаз:

– Акция прошла отлично, – юноша жевал крендель, – но, откуда ни возьмись, появился очкарик… – в спешно написанном отчете для Москвы, незнакомец назывался именно так. Отчет пришлось составлять в номере дешевого пансиона, напротив обросшего лесами, ремонтируемого главного вокзала Мюнхена. Оставаться на безопасной квартире было невозможно. Доведя Бандеру до подъезда его дома, Саша нырнул в парадную напротив. Из окна скромной гостиной была отлично видна освещенная лестница в особняке Бандеры:

– Все шло по плану, но потом я заметил Очкарика и растерялся. Но я успел сделать фотографии… – Саша не мог спуститься вниз, не мог применить оружие. Такая инициатива противоречила бы первоначальному плану операции, а он не имел права менять что-то в ходе событий:

– У меня и не было при себе оружия, – понял он, – я Александр Шпинне, студент, историк. Зачем мне пистолет? Я везде ходил с биноклем и камерой… – оружие имелось только у товарища Лемана, стрелявшего в Бандеру. На безопасной квартире лежали пистолеты, но Саша не мог рисковать пальбой на тихой улочке. У него оставалось неприятное ощущение, что именно он привел за собой Очкарика:

– Он пристроился ко мне на Максимилиан-плац, но двигался очень аккуратно, я его ни разу не заметил. Он несомненно человек с военным опытом… – Очкарика почти пристрелил товарищ Леман, столкнувшись с ним на лестнице дома Бандеры:

– Я спускался вниз, – объяснил Леман, когда они, покинув квартиру, шли к вокзалу, – но американец попытался меня остановить. Он знал, что ты следил за Бандерой. Он пришел его подстраховать… – Саша покраснел:

– Я его не видел. Надо было мне быть более внимательным… – вытерев губы салфеткой, Леман закурил:

– Никто тебя не винит, Скорпион, это твоя первая акция. Главное, что Бандера мертв. Одним недобитком и врагом советской власти меньше… – Саша залпом допил кофе:

– Почему ты думаешь, что он американец… – Леман аккуратно отсчитывал пфенниги:

– У него был акцент в немецком языке. Он приказал мне остановиться, чего я, конечно, не сделал… – Саша задумался:

– Бандера состоял на содержании ЦРУ, сомнений нет, но Очкарик навещал адвоката Штрайбля… – Леман фыркнул:

– Тоже католика, звезды партии христианских социалистов и такого же ненавистника СССР, как Бандера… – в начале недели мюнхенские газеты напечатали речь Штрайбля на съезде партии ХСС. Адвокат призывал к объединению верующих в борьбе против красной угрозы:

– Мы должны стать современными крестоносцами, – вспомнил Саша, – коммунизм ползет не только по Европе, он протянул свои щупальца в Африку, Азию и Латинскую Америку… – Леман подытожил:

– Я уверен, что Штрайбль тоже помогает ЦРУ. Очкарик, наверняка, здешний резидент… – Саша хмыкнул:

– Резидент бы начал стрелять. Очкарик выскочил из подъезда, побежал к центру города… – Леман покачал головой:

– Может быть, они сами хотели избавиться от Бандеры. Мы облегчили им задачу. В конце концов, понятно, что украинский национализм обречен на смерть. ЦРУ нет смысла тратиться на Бандеру и его подручных. Но хорошо, что мы покинули район, не дожидаясь возвращения Очкарика с мюнхенской полицией и лично адвокатом Штрайблем… – он похлопал себя по карману плаща:

– Снимки беспрепятственно доберутся до места назначения… – из Мюнхена Леман ехал в Берлин, где переходил границу, – наши коллеги отыщут настоящее имя Очкарика… – он велел:

– Бери рюкзак и пошли. Поезд на Аугсбург отправляется через пять минут с платформы номер два… – Саша вздохнул:

– Очкарик видел Лемана, и меня мог видеть, но мы похожи на тысячи других жителей Мюнхена. Если у него и была при себе камера, то не особая, не для съемок в темноте. Он не опознает нас, даже если мы с ним окажемся в одной камере, то есть комнате… – Саша поймал себя на том, что думает о судьбе 880 и Саломеи Александровны:

– Он, наверняка, мертв, а она закончила работу со мной. Она меня проверяла, писала рапорты для отбора на будущее задание… – в портмоне герра Шпинне не лежало никаких фотографий, но Саша помнил, как выглядит девушка:

– Высокая, вровень мне, глаза голубые, волосы каштановые. Она родилась после налета Люфтваффе, где погибла ее мать. Она жила на Корсике и в Адене, где летал ее отец. Любимый коктейль, мартини, писатели, Голсуорси и Флобер, композитор, Бетховен. Она играет на фортепьяно, знает три европейских языка и латынь, учила русский. Любимый завтрак, французский тост с ванильным соусом, цвета, изумрудный и лазоревый, к ее волосам это идет… – Саша понятия не имел, откуда информация попала в досье, однако он знал о Невесте почти все:

– Курит, посещает ночные клубы, но парня у нее нет. Любимый герой, Веспер Линд, любимый фильм, «Касабланка»… – он пробормотал:

– Если вы вынуждены провести этот вечер в одиночестве, может быть, вы согласитесь поужинать со мной… – Саша читал «Казино Рояль». Юноша улыбнулся:

– Меня ждет удача, сомнений нет. Она хочет стать Веспер Линд, так и случится… – следуя за Леманом, он скрылся среди людской толчеи на перроне пригородных поездов.

– Hier ist das Erste Deutsche Fernsehen mit der Tagesschau… – заставка первого телевизионного канала закрутилась, заиграла приятная музыка:

– В Гамбурге восемь вечера, уважаемые телезрители, – улыбнулась ухоженная блондинка, – с вами первый канал, новости этого часа…

В дорогом отеле Циммермана, в каждом номере стояли телевизионные приемники от «К и К». На корпусе простирал крылья стилизованный ворон, внизу чернели