эту гадкую птицу, чья песня призывает смерть, – сказала служанка. – Она убила ее, чтобы утешить матерей, желающих сохранить своих возлюбленных чад. Увы, всех печальников в лесу убить невозможно.

Наконечник стрелы был серебряным. Думаи всмотрелась в глазки, похожие на капли чернил, – блестящие, неподвижные, мертвые.

– Прошу поблагодарить мою супругу за подарок, – негромко произнес отец. – Дева-служительница и я благодарны ей.

Когда вышли слуги и стража, Унора погладила мертвую птицу, провела пальцем по шраму на грудке.

– Я вижу в этом угрозу, – сказала она, – но не понимаю смысла.

– Печальники вскармливают птенцов собственной кровью, – преодолевая тошноту, сказала Думаи. – Понятно: речной хозяин предупреждает, что вам лучше покинуть двор, матушка. Не лить за меня крови.

– Возможно. Или смысл здесь более прямой. – Император Йороду рассматривал птицу со странным выражением на лице. – Считается, что от песни печальников рождаются мертвые младенцы или случаются выкидыши. Купоза, хоть и никогда этого не признавали, пытались убить еще не родившуюся Думаи. Фотая дает знать, что он и сейчас в силах закончить дело, если ты не уговоришь дочь уйти с дороги.

Унора отняла гладившую птицу руку.

– Улетай, мой воздушный змей, – незнакомым голосом проговорила она. – Выбирайся из этой сети. Лети за алхимиком.

Думаи широко шагала по крытым мосткам, гнев кипел в ней горячим ключом. Она прошла несколько садиков, густую сосновую рощу и оказалась перед Колокольным домом – скорее, дворцом, где жили, будучи при дворе, самые важные представители клана Купоза.

– Я хочу видеть госпожу Никею, – бросила она стражнику, не дожидаясь, пока подтянется ее собственная охрана. – Немедленно.

– Госпожа Никея отдыхает, принцесса.

– Мне плевать.

Думаи протиснулась мимо. Стражник, вновь обогнав ее, указал нужную дверь, и Думаи без церемоний рванула створку. Никея раскинулась на лежанке, в багровом халате, рядом стоял низкий столик.

– Ваше высочество, – невозмутимо проговорила она, – как я рада видеть вас в своей спальне! Чем могу служить?

– Ваш отец и кузина сейчас прислали моей матери мертвого печальника.

– Слишком много родственников для столь короткого рассказа. У меня болит голова. – Никея отложила на серебряную подставку щетку для волос. – У меня по всему Сейки кузины. Которую вы имеете в виду?

– Императрицу Сипво, – отчеканила Думаи. – Опять угроза, Многоликая госпожа?

– Нет, принцесса, всего лишь игра.

– Я сюда не играть пришла.

– Тут у вас нет выбора, потому что я играю всегда. Не умею по-другому. – Она поднялась одним плавным движением. – И я уже говорила вам в Сепуле, что не мне приказывать отцу.

– Зато при вашем молчании он спокойно оклеветал меня за пробуждение Королевы Колоколов.

– Ничего подобного он не делал.

– Может, я и кажусь вам наивной, но я не так глупа.

– Так, если ворвались ко мне, точно испуганная кобыла. – Она, обойдя Думаи, закрыла дверь. – Я рассказала отцу, что мы видели. Что он предпримет, ему решать.

– Двор наводнили слухи о моем безумии. Не припомню, чтобы вы защищали мое здравомыслие.

– Вы, любимица богов, конечно, не нуждаетесь в защите скромной поэтессы. – Никея подняла бровь. – К слову, вы не просили их дать людям воду?

– Они дадут.

Никея всмотрелась в лицо Думаи. Ее взгляд, непривычно серьезный, при таком свете казался холоднее, темнее.

– Надеюсь, – сказала она.

Купоза стояла так близко, что Думаи чувствовала аромат ее волос и видела проколы в мочках ушей – редкое дело на Сейки. В дырочках висели золотые ивовые листки.

– Это вы из Мозом Альфа привезли? – спросила Думаи, не успев прикусить язык.

Никея ощупала подвеску.

– Нет, – сказала она, и к ее глазам вернулся обычный блеск. – Подарок от друга.

– Друга семьи?

– Мне льстит такой интерес к моей личной жизни.

– Меня интересует, кому вы наушничаете и кто шепчет в ухо вам.

– О, таких множество! Столько добрых друзей. Но доверия я удостоила всего одного или двух.

Никея отвернулась. Думаи ждала, пока та не достала из шкатулки гребешок и не села с ним у окна.

Она знала старинную сказку об одной бедной женщине из Ампики. Изголодавшись, та хотела поймать рыбу, но буря разбила ее лодку. Другая бы упокоилась в водяной могиле, но не она. Она не готова была умирать. Она вышла из моря водяным духом с вечно холодной кожей.

В тихие ночи ее видели бродящей по отмелям в поисках рыболовного крючка, который она выронила, утопая. Случалось, прохожему хотелось помочь одинокой, несчастной женщине. Но если такой привлекал ее внимание – встречал ее взгляд, глубокий как сама Бездна, – он навсегда разделял ее судьбу.

Она просила вернуть крючок. Просила четырежды, будто волна прибоя набегала на берег. Если прохожий не мог найти ее потерю, он уходил в ночь с обвитой ее мокрыми волосами шеей и захлебывался водой, изливавшейся при ее поцелуях.

– Я собираюсь в город Тысячи Цветов искать придворного лакустринского алхимика, – самым твердым тоном проговорила Думаи. – Вы со мной, госпожа Никея?

– Я растрогана вашим приглашением, принцесса.

– Полагаю, у меня нет выбора. Я просто лишаю вас удовольствия меня принудить.

Никея покачала головой и улыбнулась своей кривоватой улыбкой. В комнате было так тихо, что Думаи слышала, как шуршит ее гребешок, скользя по длинным волосам от корней до кончиков.

– То, что мы видели в Сепуле, важнее серебряных колоколов и золотой рыбки, – сказала Никея. – Это угроза для всех. Она требует от нас единства – теперь, когда вернулись боги. Мой отец хочет одного: чтобы все мы сплотились. И я хочу того же – по своим причинам.

– Какие же это причины?

– Может быть, расскажу в империи Двенадцати Озер. – Она вернула гребешок в шкатулку и искоса взглянула на Думаи. – Не отправиться ли на сей раз нам одним?

«Если ты встретил ее взгляд, значит она уже слишком близко».

– Канифа летит с нами, – отрезала Думаи. – Придется вам примириться с его присутствием, госпожа Никея.

«Никогда не забывай, как она опасна».

Не дав Никее ни сказать слова, ни подойти ближе, Думаи развернулась и вышла под снегопад.

Она прошагала к Дождевому павильону, куда Юри принесла ее ночное платье, и смахнула снежинки с волос. С каждым движением гребня Думаи возвращалась мыслями к Никее. Ей представлялся гребень в другой руке, дыхание над ухом; губы, мягкие, как лепесток, на щеке.

Поначалу она пыталась задавить эти образы. От них пахло одиночеством, безволием. Нельзя было мечтать о Никее – никогда, пока она жива.

Позже, в спальне, она передумала. Она позволила Никее заполнить темноту вокруг, и мечты показались ей правдивее любой яви. Никея в ее постели – теплая, мягкая.

Ничего дурного в том не было. Ничего дурного нет в мечтах. Мечта спасет ее от искушения сказать: «Да, я найду твой рыболовный крючок».

45

Юг

На Лазию налетели зимние ливни. Удалившись от обители, Тунува с Нинуру пробирались на юго-восток по лесной дороге, вилявшей между крутыми зелеными холмами; мимо полей, садов и домов. За два столетия многие лазийцы перебрались ближе к морю и к столице, где легче было пережить летние засухи, но многие еще оставались во внутренних областях, питаемых