– Я не… – Дышать получается, и Таннис дышит.

Медленно. По патентованной методике, преодолевая тошноту. Вот только преодолеть не выходит, и ее выворачивает на черные брюки Освальда.

– Все хорошо. – Он придерживает голову, не позволяя ей упасть. – Уже совсем немного осталось.

И вытирает рот платком.

…он не чудовище… разве что самую малость… он обещал, что не тронет Таннис…

– Тише, малявка, не ерзай. – Стянув пиджак, Освальд накрывает им колени. – Ты заболела…

– Нет.

– Да, малявка, заболела. Переволновалась. – Он говорит мягко, и хочется верить этому голосу.

И человеку тоже. Он ласков.

Притворная доброта.

– Вот и приехали. – Он открывает дверь, впуская ледяной ветер и снег. А Таннис ловит снежинки губами, повторяя про себя, что она снова способна дышать.

И встать сумеет.

Не позволяют.

– Держись крепче. – Освальд берет ее на руки и, заглянув в глаза, улыбается: – А ты выросла…

…выросла.

И выжила. Выбралась с того берега реки, но не удержалась на этом.

Он шел быстро, а по лестнице и вовсе бегом поднимался. Дверь в комнату Таннис пнул так, что дерево затрещало.

– Вот мы и дома…

…это ненастоящий дом. Его украли вместе с сумасшедшими старухами и родовым древом, потемневшими от времени портретами людей, чужой честью, гордостью и древним гербом, который пересекала трещина.

Но говорить нельзя, Освальд обидится.

Нынешним вечером он заботлив. И остатки ненавистного платья сдирает… Красное с черным кружевом. Вульгарное. Слишком открытое. Слишком роскошное с виду. Слишком… такое для шлюхи в самый раз.

– Скоро приедет доктор. – Освальд стянул и остроносые туфли, и шелковые чулки, которые пропитались испариной и намертво прилипли к ногам. Он возился с подвязками и пуговицами нижней рубахи, скомкав которую, вытирал мокрую кожу Таннис.

Одевал чистую.

Укладывал в постель. И подавал вазу при новом приступе. Рвало уже водой.

– Отравилась… чем-то… – Говорить было тяжело: мягкие тряпичные губы не слушались.

– Не спеши. – Освальд держал у губ стакан с водой. – Ты ж моя девочка…

И слезы подкатывали к глазам.

Нельзя плакать. Слезы – это слабость, а Таннис надо быть сильной, иначе она не выживет.

Доктор появился, а она пропустила его появление, просто вдруг Освальда сменил высокий, худой до измождения человек в черном наряде. Он снял котелок, и Таннис смотрела на голову человека, неестественно крупную, гладкую и блестящую, словно он смазал кожу маслом.

А может, и смазал.

Человек заглядывал в глаза, оттягивая веки холодными пальцами. Тер виски, мял руки и прижимал к груди слуховую трубку. Он считал пульс, отмеряя время по серебряному брегету, точь-в-точь как тот, который был у Кейрена…

…не думать.

Доктор задавал вопросы, а Таннис отвечала.

Пыталась.

И терпела, когда он, сунув все еще холодные руки под рубаху, ощупывал ее живот.

Ушел. И Таннис, кое-как перевернувшись на бок, подтянула колени к груди, обняла себя. Что дальше? Она не знала, но закрыла глаза и лежала. Долго, наверное, лежала…

– Ты не спишь. – Освальд присел на край кровати.

– Не сплю.

– Тебе лучше?

– Лучше.

– Поговорим?

Он провел ладонью по волосам и, мягко взяв за плечи, развернул Таннис.

– Ты ведь знала…

– Догадывалась.

Таннис хотела сесть, но голова все еще кружилась.

– И почему промолчала? – Освальд поправил подушки. – Испугалась?

– Да.

– Прости. Наверное, я был слишком резок с тобой. – Он водил пальцами по щеке, собирая с кожи не то пот, не то слезы.

– И что теперь?

– Вообще или с тобой?

– С нами. – Она обняла живот.

…залетела. И ведь знала же, что подобное бывает, пыталась считать дни, но с Кейреном вечно сбивалась со счета. А он вовсе, казалось, не думал о ребенке.

И не думает.

Он думает, что Таннис – шлюха, которая одного клиента на другого променяла.

– Ничего. – Освальд помог ей сесть и, сняв домашнюю куртку, набросил на плечи, а колени укрыл одеялом. – Здесь сквозит, а тебе стоит избегать сквозняков. Таннис, я понимаю, что кажусь тебе чудовищем. Временами я и вправду чудовище… и лучше тебе не знать…

– Теперь я тебе не нужна…

– Нужна, малявка. – Он притянул Таннис к себе. – Не говори ерунды. Ну что изменилось?

– Я беременна…

– И хорошо.

– Ты не…

Голос срывается. И задавать вопросы страшно.

– Не трону ни тебя, ни ребенка. Таннис, давай серьезно, ладно?

Иначе-то как?

– Да, твоя беременность несколько нарушает мои планы, но не сказать, чтобы очень серьезно. Мне по-прежнему нужен наследник, но я согласен подождать год или полтора… это время у меня еще есть.

У него – да. А у Таннис?

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Прервать беременность можно. Есть травы. Есть врачи. Но даже если бы ты вдруг захотела избавиться от этого ребенка… а ты не хочешь, я правильно понял?

Таннис кивнула.

Ребенок. В ней живет ребенок. И появится на свет, если она правильно рассчитала, в середине лета… и у него будут глаза Кейрена. Острые его скулы.

Упрямый характер.

И тонкий нюх.

– Так вот, даже если бы у тебя вдруг возникло бы подобное желание, я бы не позволил ему исполниться.

– Почему? – Тяжело говорить, во рту пересохло, и Освальд поднялся. Он подвинул к кровати столик и чашку подал, сам налил воды, холодной и непередаваемо вкусной.

– Потому что нет более верного способа подорвать здоровье женщины. А твое здоровье, если понимаешь, меня весьма заботит.

Он помог удержать чашку. И дождался, пока Таннис напьется.

– Женщины, которые избавляются от детей, зачастую потом рожают уродов, Таннис.

– И ты…

– И я о вас позабочусь. – Он забрал чашку и помог лечь. – Доктор сказал, что все хорошо, ты просто-напросто переволновалась. А тошнота – пройдет.

Уже прошла. И Таннис способна дышать.

Слушать.

– Ребенок…

– Останется с тобой. Подумай сама, зачем мне полукровка? И да, я вынужден буду забрать нашего сына…