– Какое счастье, что мы договорились неразводиться! Просто не пойму, как у меня хватило ума выторговать у тебя этоусловие. Думаю, ты не будешь возражать, если я заберу с собой Лапку. Мать поней стосковалась – спасу нет. – Голос Риты дрогнул. – А что? Черездва года получу твои деньги – отправлю ее в самый лучший колледж. А покакак-нибудь проживем, ничего. Будем жить у матери, а нашу старую квартирупродадим. Конечно, цены сейчас не те, но все-таки…

Она еще что-то стрекотала, но Антон не слышал.

Лапка! Рита хочет забрать Лапку! Но как же…ведь тогда ничего не получится…

Ничего не выйдет, потому что он по-прежнемуженат на Рите, потому что Нина чужая ему – а значит, она чужая и Лапке!

Да, вот что окончательно помутило его разум,лишило сил. Тело перестало ему повиноваться. В голове шумело, и только однаотчетливая мысль билась сквозь этот шум: «Чтоб ты сдохла! Чтоб ты сдохла!»

А Ритка немножко расслабилась, уже не таксильно давила стволом в бок Антону и даже снова принялась напевать:

В дверях кто-то метнулся, за нарами пропал,

Дневальный отвернулся, он с понтом не видал,

Был поцелуй без фальши, объятья горячи,

А что там было дальше, история, молчи.

«Чтоб ты сдохла!» – чуть не закричал Антон.

В эту минуту и появился джип.

– Ну и долго ты собираешься тутсидеть? – сварливо спросил кто-то, и Дебрский вздрогнул.

– Что?..

Его сосед по автобусному сиденью, подслеповатоморгая заспанными глазами, пытался протолкаться в проход, однако длинные ногиДебрского мешали.

Антон суматошно огляделся:

– Что? Уже площадь Минина?

– Какая тебе Минина? – совсем ужсердито рявкнул сосед. – Залил бельмы, ни хрена не видишь! Это жМедучилище, даже до Дворца спорта не доехали. Сломался автобус. Пускают налинию всякое старье, вот и… Да ты дашь пройти или нет?

– Хватит рассиживаться! – гаркнулпотерявший терпение водитель. – Все выходим, а ну, быстро!

Быстро не получилось, но все-таки Дебрскийкое-как вывалился из автобуса и растерянно замер на остановке, соображая, чтотеперь делать. По-хорошему, надо садиться на другой номер и ехать домой, однакоего вдруг замутило от запаха бензина. Это вызвало в памяти другой запах, чадныйтакой, противный, словно где-то поблизости жарили мясо и оно подгорело.

Ком подкатил к горлу, Дебрский пыталсясглотнуть, но рвота уже распирала рот, и он не выдержал – метнулся к обочине,еле успел наклониться под деревом, как его вывернуло наизнанку.

Легче ему не стало – только слабостьусилилась. «Дурацкое какое выражение, – устало подумал Дебрский, вытираясо лба холодный пот. – Слабость усилилась… Но это в самом деле так».

Желудок опять скрутило спазмом. Да что такое,откуда этот навязчивый запах горелого мяса? Или Антон сам воскресил его впамяти?.. Нет, вон черномазый шашлычник бросает в свой костерок дощечки отразломанного ящика, а в это время мясо на шампурах обугливается почем зря.

Автобуса не видно. Неизвестно, сколько ещепридется стоять здесь и вдыхать этот мерзкий запашок. А на противоположнойстороне широкого проспекта ветер перебирает оголенные ветви в огромном парке«Швейцария».

Словно по заказу, на переходе вспыхнул зеленыйсвет, и Дебрский, подволакивая ногу, перебежал улицу.

Как хорошо! Вроде бы даже рев транспорта отдалился.Летом и особенно осенью здесь невозможная красота, а сейчас уже почти вселистья посшибало ветром, дожди превратили золото под ногами в ржавую медь, нокакой блаженный, тонкий запах увядания царит кругом!

Антон с наслаждением вдохнул полной грудью,впервые не ощутив болезненного колотья. Побрел по аллейке к обрыву над Окой, нопочему-то зрелище промышленных застроек на другом берегу вызвало новый приступсильнейшего раздражения, и он свернул на боковую тропу.

Парк был почти пуст, только изредка попадалисьродители с детьми, которые спешили куда-то. Вскоре стало понятно, куда: здесьприютился заезжий зоопарк.

Дебрский скривился: он совершенно определенноне выносил вида клеток с облезлым, тоскующим зверьем, – и он повернулобратно, пытаясь снова углубиться в тихие аллеи и вернуть то подобие покоя,которое уже начало нисходить на него в парке.

– Пропустите нас, пожалуйста, –окликнул суховатый женский голос, и Дебрский, оглянувшись, увидел скромноодетую молодую женщину, сразу ясно – учительницу, которая гнала по дорожкетабунок пацанов и девчонок лет семи-восьми.

– Лиса… тигр… волк… енот… тигр… белки…тигр! – слышалось на разные голоса. Мелюзга обменивалась впечатлениями опосещении зоопарка, и самым сильным из этих впечатлений был, конечно, тигр.

– Вер-Ванна! Вер-Ванна! – обгоняядругих, к учительнице спешила розовощекая девочка в такой теплой вязаной шапке,словно на дворе стояли январские морозы, а не октябрьская сырость. Шапка явнораздражала девчонку, оттого лицо у нее было красное, злое, напряженное. –Вер-Ванна, а Ханыгин врет! Ханыгин врет!

Лицо молодой учительницы сразу приобрелоусталое выражение, и Антон понял, что вышеназванный Ханыгин частенько-такидостает свою наставницу.

– Ну что там еще? – недовольноспросила она тощего голубоглазого шкета, который неспешно тащился в кильватереябеды, делая один шаг там, где ее коротенькие толстенькие ножки отмеряли целыхтри.

– Ничего я не вру, – буркнулХаныгин. – Я просто сказал, что эта тетка в зоопарке перепутала…

– Ханыгин! – возмущенно ахнула училка. –Какая еще тетка в зоопарке! Это экскурсовод. Все повторили за мной:экс-кур-со-вод!

– Эскуровод… Курсовод…Скуропровод… – загалдела малышня.

– Я только хотел сказать, что экскурсоводнапутала, – с безупречной точностью выговорил Ханыгин. – Она сказала,что тигр – какой-то бабр, а надо говорить – бобр!