Мир вернулся мгновенно. Только что человеклежал во тьме, безмолвии, полном отсутствии ощущений – и вдруг кто-то словносорвал завесу с его глаз и врубил звук на полную громкость.

Только вот беда – краски мира были слишкомяркими, били по глазам до боли. Он страдальчески зажмурился при виденадвигающегося на него уродливого, огромного, глянцево-розового лица.

– О! Привет! Вот так молодец! –проревело лицо, и человек слабо шевельнул руками, пытаясь зажать уши.

Но у него ничего не вышло. Руки, чудилось,были прикованы к чему-то. Он чуть приоткрыл веки, скользнул взглядом. Огосподи… они до локтя обмотаны бинтами, вместо кистей образовалось нечто вродебоксерских перчаток!

– Что у меня с руками?

Голос был странным, завывающим каким-то. Обыкновеннаяфраза прозвучала как нечто слитное:

– Чтоумеуняусруука-ами?

– Мяу-мяу? – хихикнуло розовоелицо. – Кто сказал мяу?

Человек нервно сглотнул, не в силах справитьсясо страхом, внезапно охватившим его. Лицо мигом перестало насмешливо кривиться.

– Не волнуйтесь, – сказало оноспокойно, и голос больше не рвал слух. – С вашими руками все в порядке. Выих немножко обожгли, когда… Ну, словом, обожглись вы. Сломали два ребра, наподбородок пришлось наложить швы, к тому же у вас нехилое сотрясение мозга, а вобщем-то можно сказать, что вы отделались легким испугом.

Человек смотрел на лицо, которое уже неказалось огромным и страшным. Обычное лицо – довольно молодое, толстощекое, сосветлыми бровями и ресницами. Над широким, умным лбом щетинился русый ежик, накотором криво сидел белый колпак. И одежда на этом незнакомце белая. Доктор,что ли?

– Я в больнице?

– Ну да, – кивнул незнакомец. –В Пятой градской, в травматологии. Пятая как раз дежурила по «Скорой», когдавас привезли.

– Не понял, – осторожно сказал человек.

– А что тут понимать? Повезло вамуникально, вот и все. Как раз когда ваш «Форд» воткнулся в тот злокозненныйджип, мимо проезжала «Скорая». По заказу одного очень не бедного мужичкатранспортировали из Чкаловска в Нижний, в наше ГИТО, его дочку. Девочка поехаланавестить бабушку с дедушкой, да поломалась, катаясь на велосипеде. А у «Скоройпомощи», оказывается, есть теперь такой вид услуг: транспортировка больных пообласти. Приехали они в Чкаловск, положили девулю на носилки и отправились вобратный путь. А тут вы. А тут джип. Вам за этого парня со «Скорой» надо свечкув церкви поставить. Если бы не он, вы бы, может быть, дуба дали там, на шоссе.

Больной утомленно опустил веки.Словоохотливость доктора раздражала его неимоверно! Может быть, если такполежать, с закрытыми глазами, он поймет, что больному нехорошо, и удалитсявосвояси? При этом желательно бы на цыпочках…

Но звука удаляющихся шагов почему-то не былослышно. Зато послышался какой-то ритмичный и довольно громкий стук.

Больной сердито открыл глаза: доктор никуда неделся – напротив, наклонился к нему еще ниже и задумчиво вглядывался, зачем-тостуча карандашом по своим крупным и очень белым зубам.

– Вы что? – раздраженно спросилбольной. – Я спать хочу.

– Ага, – покладисто согласился доктор. –Сейчас поспите. Только пульсик вам посчитаем – и все.

Так как руки больного были забинтованы долоктей, доктор осторожно приложил свои толстые, теплые пальцы к вене на егошее, завел сосредоточенно глаза, но быстро опустил руку:

– Ну, терпимо. Ровненько все, наполнениенормальное. Хорошо быть молодым, правда, Антон Антонович? Все заживает как насобаке.

Больной настороженно повел глазами влево,вправо… Никого. Да и смотрит доктор прямо на него, ошибки быть не может.

Сердце сильно забилось. Да, теперь его«пульсик» не показался бы доктору ровненьким!

– Как вы меня назвали? – спросил оннастороженно.

Ему показалось или в светло-карих, даженемножко рыжеватых глазах доктора мелькнуло замешательство? Но голос его звучалневозмутимо:

– Антоном Антоновичем. А что? Вамперестало нравиться ваше имя?

Больной растерянно водил глазами по стенам, побелой ширме в углу, по завешенному белыми шторами окну. Он, безусловно, первыйраз в жизни оказался в этой больничной палате и впервые видит рыжеглазогодоктора. Однако воспринял все окружающее как нечто само собой разумеющееся. Идаже забинтованные руки как-то не очень удивили. И даже слова о какой-то авариина шоссе. Что-то такое забрезжило в памяти: скрип тормозов, звон разбитогостекла, грохот, огонь… И крики, крики – жуткие, душераздирающие!

Забинтованные руки нервно дернулись. Нет, недумать об этом! Слишком страшно!

Да, страшно. Но куда страшнее та зияющаяпустота, которая образовалась в памяти при звуке этого имени – Антон Антонович.

– Антон Антонович, – повторил он,осторожно перекатывая во рту округлые звуки. – А дальше? Фамилия как?

– Чья фамилия? – осведомился доктор.

– Ну… – Он чуть не сказал: «Его,Антона Антоновича!» Но в последний миг спохватился и неловко выговорил: – Моя.

– Ваша фамилия Дебрский, – сообщилдоктор. – А.А. Дебрский.

Дебрский?! Чего только люди не придумают!

– Извините за дурацкий вопрос, –больной смущенно хихикнул. – А вы в этом уверены?

– В чем, позвольте спросить?

– Ну, в этом… насчет А.А. Дебрского.

– Вполне. А вы, – осторожнопроговорил доктор, – надо полагать, не очень? Может быть, есть другиеварианты?

Больной напряженно свел брови. У него заломилолоб от усилий вспомнить, однако в голове по-прежнему было темно и пусто. Докторначал нетерпеливо стучать карандашом по зубам, и пришлось признаться:

– Вариантов нет. Но почему-то естьощущение, что я никакой не Дебрский и совсем не Антон.