с исходящей из клиники почтой. Попытка дать взятку санитару, чтобы он бросил конверты в почтовый ящик за воротами. Попытка уговорить другую пациентку спрятать записку Бетт внутри своего письма. Каждый раз ей либо отказывали, либо ловили с поличным… «Мисс Лидделл, вам переписка не положена!» Видимо, МИ-5 сопроводило ее в клинику с четкими инструкциями: пациентке, у которой голова набита секретной информацией, запрещено обмениваться вестями с внешним миром.

И лишь несколько недель назад ей наконец-то удалось отправить зашифрованные крики о помощи.

– К вам посетитель, мисс Лидделл! – нараспев произнесла тогда медсестра, и Бетт так и замерла от удивления. Ни единого посетителя из внешнего мира за три с половиной года… «Гарри?» – подумала она, подходя к двери комнаты для свиданий и чувствуя, как ускоряется пульс.

– Бетан! – В центре комнаты стоял ее отец. Сама комната вполне могла бы сойти за гостиную ее матери, разве что все безделушки прибиты, чтобы пациенты в истерике не запустили ими ненароком в дорогих гостей. Заметив ужас, охвативший отца при виде ее грубо остриженных волос и изможденного лица, Бетт и сама не отказалась бы швырнуть в него, например, вазу. – Ты… с тобой все хорошо? – выдавил он наконец, когда санитары оставили их наедине.

– А как, по-твоему, я выгляжу? Хорошо? – холодно спросила Бетт.

– Ты выглядишь… – Он не закончил. – А тебе лучше? Я буду рад, если ты вернешься домой.

– Почему? Мать точно не обрадуется.

– Что ты, конечно, обрадуется! Ну… то есть она не говорила… понимаешь, она ведь не знает, что я здесь. («Мог бы и не объяснять, – подумала Бетт, – я догадалась».) Она поехала навестить твою тетку в Борнмуте, вот я и решил, почему бы не…

– …съездить сюда втайне от нее? – Горло Бетт и без того постоянно саднило от рвоты, которую она вызывала дважды в день, чтобы избавиться от таблеток, но сейчас, глядя на отца, ей казалось, что с каждым словом она выплевывает по горящему угольку. – Больше трех лет, Па. И ты ни разу не пришел.

– Твоя мать считала, что не… то есть мы решили дать тебе время поправиться. – С халата он перевел взгляд на ее потрескавшиеся губы. – Нам сказали, что это хорошее место.

– А мать и рада была поверить, не сомневаюсь. Место, где я больше не путаюсь под ногами и не заставляю ее краснеть. – Бетт заставила себя замолчать. Можно еще долго ругать отца, но тогда он просто сбежит, и все. А такой шанс терять нельзя. – Спасибо, что пришел, – сказала она, стараясь, чтобы голос прозвучал мягче.

Тогда и он расслабился, стал рассказывать ей новости о родственниках и отвечать на безобидные вопросы. Нет, он не знает, что стало с Бутсом… Бетт проглотила это горькое разочарование, но продолжала кивать.

– Я бы тебя вытащил отсюда, если бы мог, – неуверенно сказал он наконец. – Да только эти, из Блетчли, сказали, что родительские права тут ничего не значат. Тебя заключили как государственную служащую, по государственному приказу, для твоего же блага и в целях госбезопасности.

– Знаю.

Возможно, человек другого склада поднял бы шум и добился пересмотра ее дела, но ее отец был не из тех, кто может ногой открывать двери лондонских кабинетов. Он ведь еле набрался храбрости навестить ее сегодня втайне от жены. Бетт едва не задохнулась от презрения и тут же чуть не расплакалась, вспомнив, как в детстве он позволял ей помогать ему решать кроссворды. Ах, Па…

Но вспомнилось и другое: как всю жизнь мать ее травила, а отец не вмешивался.

– Па, мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал.

– Бетан, я не могу…

Ее голос хлестнул его, как кнут.

– Ты передо мной в долгу.

И он вышел из клиники с двумя зашифрованными записками в кармане, пообещав отправить их Маб и Озле, где бы они сейчас ни жили.

«Он обещал, – думала Бетт теперь, две недели спустя, уставившись на пустую игральную доску. – Он обещал».

Но никто не пришел.

Йорк

Маб не спалось.

«Ехать в Клокуэлл или нет?»

Время уже близилось к полуночи, когда она выскользнула из кровати и тихонько пробралась на первый этаж, чтобы посидеть на широком подоконнике в столовой. На обеденном столе белели стопки дамастовых салфеток – Маб достала их, чтобы отутюжить к чаепитию, совмещенному с прослушиванием радиотрансляции королевской свадьбы. Муж посмеялся, застав ее за попытками сложить салфетки в форме лебедей.

«Когда-то я расшифровывала боевые приказы нацистов, – подумала Маб, – а теперь складываю салфетки в виде лебедей».

Иногда она сама поражалась, насколько резко изменилась ее жизнь. Она могла бродить по рынку, выбирая на ощупь самые спелые груши, или сплетничать с соседками, и вдруг до нее в очередной раз доходило, что всего несколько лет назад ее окружали гудящие машины и она, измотанная, забрызганная машинным маслом, выкладываясь на все сто, делала нечто по-настоящему важное. А теперь в стране мир, она живет в довольстве, получив все, о чем так мечтала в годы войны. И все же иногда ей казалось, что…

Маб попыталась найти нужное слово, но не смогла. Дело не в том, что ее нынешняя жизнь не имела значения, – о господи, конечно, имела. Возможность растить детей в мирное время – в надежде, что этот мир воцарился надолго, – была даром, который она никогда не перестанет ценить. Глядя на стопку салфеток, она подумала: а может, ей не хватает цели, и ее руки, складывая дамастовых лебедей, тосковали по военным машинам… Она бросила взгляд наверх, где на втором этаже спал ее муж, – чувствовал ли он хотя бы иногда странное беспокойство от того, что теперь применял в мирной профессии приобретенные на войне навыки? Если и да, то он никогда в этом не признавался. Похоже, есть вещи, о которых не говорят. Все они просто оставили войну позади и зажили новой жизнью.

«Ну и что, разве это так плохо?» – одернула себя Маб. Пусть жизнь перестала быть увлекательной, пусть ее больше не захватывали ни горячие порывы, ни великие цели, но горе и перегрузки тоже остались в прошлом. Приключения, возбуждение, страсть – вещи в высшей степени ненадежные. Их ей дал Блетчли-Парк, а еще он дал ей любовь, перемены и дружбу, которые, казалось, переживут мир, – но все это потом рухнуло. И тогда Маб построила себе новую жизнь на обломках старой, с болью кладя кирпич за кирпичом.

С какой стати станет она рисковать тем, что у нее есть, ради женщины, которую ненавидит?

Но…

«Пусть вы меня и ненавидите, но вы давали ту же клятву, что и я» – так написала Бетт. Была ли Бетт сумасшедшей или просто