— Не спится. — Вандаловская отвернулась к окну.

Гурьян соскочил, как облитый водой, тревожно подошел к жене.

— Что с тобой? Больна?

— Нет… Но нам нужно поговорить… Мне кажется, что мы сделали ошибку вообще и в частности… Не нужно было нам соединяться.

— Ты расквасилась… Интеллигентка…

— Нет… Знаешь, тут дело в другом… Бывают положения, когда рассудок бессилен…

Гурьян обмывался до пояса, а затем долго разминал отяжелевшее после дорожных неудобств тело. Татьяна Александровна угасила примус, разлила чай и оглянулась на дверь, в которую ворвалась Катя.

Девушка подпрыгнула и крепко обняла Татьяну Александровну.

— Приехала! Милая Татьяна Александровна! Я так и знала… А это наша слякоть, вроде Пеночкина, слюнями брызгала… Похудела! Вот нехорошо!

Катя спешно привела в порядок прическу и отпахнула ворот желтой блузки.

— Какая ты богатырша, — грустно улыбалась Вандаловская. — Обуглишься скоро. Ну, как здесь жили?

— Ничего. Посмотрите, как клуб оборудовали. Две передвижки-библиотечки пустили и массовиков выдвинули. Вы обязательно загляните к нам. Хорошо бы ряд научных лекций организовать.

Я за этим и пришла. В другое время не захватишь вас.

— Садись чай пить, — пригласил Гурьян.

— Я уже. — Катя спрятала глаза, повернулась лицом к Татьяне Александровне. — Видала Варвару.

— Ну что? — поднял голову Гурьян.

— Да ничего особенного… Бабы подучивают ее проломить голову Татьяне Александровне… Конечно, это пустяки… Только от таких подальше бы. А несут, спаси и сохрани… Теперь язычки прикусят.

Гурьян пролил чай, шевельнул загустевшими бровями.

— Ну, это сорвется… Я знаю, кто тут подсыпает табаку.

Вандаловская встала.

— Успокойся. Лично я ничего не боюсь. Поговорить ведь надо же. Странно было бы, если бы Варвара уступила тебя без боя…

Она права.

Гурьян набил трубку, начал собираться. Недовольство сразу изменило его лицо. Радость встречи померкла, что-то незнакомое открывалось в характере жены, оно не было похоже на простой женский каприз. «Неужели она серьезно?»

— Я буду на новых постройках, — сказал он от дверей.

— А в контору когда придешь? — заторопилась Катя.

— Что у тебя?

— Я хотела смету на курсовые мероприятия показать.

— Давай. А массовую работу имеешь в виду?

— Все есть.

Гурьян положил смету в портфель и, хмурый, вышел из квартиры.

— Зря я сказала, — пожалела Катя.

— Да, пожалуй. — Вандаловская накрыла посуду белой скатертью и сказала:

— Уберу потом.

Женщины направились через чащу к электростанции и новой обогатительной фабрике.

Вандаловская подняла к глазам руку, на которой блеснули маленькие часы-браслет, и вытерла навернувшуюся слезу.

— Татьяна Александровна! Милая! Вы о чем?

— Так… Я уехать собираюсь, Катюша…

Из-за густого черемухового куста вывернулась Варвара. Красный платок ярко горел на ее голове. Она испуганно расширила глаза и, что-то забормотав, свернула в сторону.

Татьяна Александровна пошла быстрее, шепнула:

— Больно смотреть на нее… Гадкое состояние.

Из-под ног женщин, громко хлопая крыльями, выпорхнули тетерева. Описывая зигзаги, птицы понеслись над кустарниками к выступившей излучиной реке. Трава, где сидели птицы, нежно шевелилась.

— Ну а у тебя как идут сердечные дела? — невесело спросила Вандаловская. Катя опустила глаза, у нее покраснел даже лоб.

— Не знаю еще… Вернее, я не могу понять Костю. Он какой-то неровный, видно, оттого, что кружил в детстве с беспризорными. Не люблю этого в нем и не могу доказать себе, что он изживет распущенность… Он малохольный…

— Ну откуда у вас этот жаргон, Катя? — негодующее заметила Татьяна Александровна. — Сама ты говоришь, что тебе не нравится блатное, а повторяешь его, коверкая язык.

— Это так… — застыдилась девушка. — Привыкла около ребят.

— Нужно отвыкать, Катюша. Ты руководишь ребятами и можешь воспитывать. Мочалова ты уже отчасти переделала. Постарайся довести до конца, он парень, безусловно, одаренный и любит тебя, кажется. Ну, мне сюда… Вы в шахты? — взглянула на часы. Катя заметила, что руки и плечи Татьяны Александровны дрожат. Хотела расспросить, обласкать, но поняла, что не поможет, что нужно время для того, чтобы улеглись тяжелые мысли, прошло потрясение. Только и сказала:

— Нет, вы не уедете… Здесь вас так любят… Обождите, еще докопаются, кто тут подлил грязи… А Гурьян погибнет без вас.

— Ну нет… У Гурьяна хребет крепкий… Я этого не хочу. Катюша… Если поеду, то увезу и его.

Ветер откачивал прибитые ливнем травы. Долина колыхалась в зеленых, темно-голубых, розово-бледных сочетаниях тонов. Поселок и Забегаловку окуривали запахи полыни, по заброшенным отвалам расцветали бурьяны, краснели созрелые ягодами шиповники и боярышники. По утрам на поселок рычали из тайги медведи. Белые лысины сопок очистились от туманов, кварцем отражали солнечные лучи.

Костя спешил, комкая в карманах тужурки тетради и книжки. Солнце бросало последние отблески на новые постройки, что отгораживались желторебрыми стенами от дремучей дебри. Здесь пахло смолой, глиной и дымом от дотлевающих костров.

Парню нужно было пробежать новый городок, уткнувшийся последней усадьбой в опушку бора. Задний фасад строений скрывала тень сгущающихся сумерек. В пустых домах порхали воробьи.

А налево, к реке, от выгромоздившегося крестами и пятиконечными звездами кладбища, стояли свеженаметанные стога сена.

Катю узнал по вспыхнувшей из-за сосен красной косынке.

Она хлопнула руками и, трепетная, как бабочка, мелькнула в молодых зарослях. От девушки полыхало жаром, пахло нагретой хвоей.

— Ты почему долго?

— На курсах задержали.

— Значит, скоро кончаешь?.. Вот хорошо… На будущий год можно и дальше учиться…

— Да… но знаешь, мне жалко покидать забой, — важничал Костя, — ребята там боевые и вообще… Вот сейчас силенку забрал, так и долбанул бы кайлой.

— В забой ты можешь когда угодно, нам не хватает квалифицированных сил.

Молодая сосновая роща пробиралась к кладбищу. С забегаловской стороны гремели песни. В ответ им птицы кончали вечернюю заревку.

Робко обняв девушку, Костя спросил:

— Правда, что директор наш расходится с новой женой?

— Кто тебе сказал? Я была у них. Ну и ничего такого нет…