Сабина выпрямилась, взяла вышитый носовой платок и вытерла глаза.

— Да. Доктор тоже так говорит. Но ведь это так мерзко, так противно: я ничего не могу пить, должна отказываться от всех вечеринок. И потом, я не представляю, как я в будущем смогу доверять какому-нибудь мужчине? Боюсь, я всегда буду опасаться того, что и он тоже больной.

— Кстати, о мужчинах, — перевел разговор Грегори. — Я слыхал, фон Остенберг еще жив! Так это?

— Да, жив. Курт ничего не может толком сделать. Он, понимаешь, выстрелил и промахнулся, у него в черепе трещина. Три месяца провалялся в госпитале, а поскольку никаких настоящих улик против него не было, то Шпеер его взял на поруки и заставил снова работать над взрывчатыми веществами для «секретного оружия».

— Ты его в последнее время видела?

— Нет, но этот старый обормот, кажется, всерьез в меня влюбился. Как только выписался из госпиталя, несколько раз сюда являлся, умолял меня согласиться, чтобы он у меня жил. Но я вежливо и твердо ему указала от ворот поворот. Так что вернулся старый охальник к себе в общежитие при лаборатории, насколько мне известно, он и по сей день там.

Грегори рассказал ей об автомобильной аварии и о том, как его отправили в Заксенхаузен под именем князя Гуго. Долго извинялся за то, что так глупо расколотил ее машину, и клятвенно обещал возместить ей все убытки при первой же возможности.

Она пожала плечами:

— В этом нет необходимости. Я получила за нее страховку. Какой ты молодец, что сказал на суде, что ты ее украл. Когда я впервые услышала, что произошло, я до смерти перепугалась, но ведь ты был бы не ты, если бы не придумал какую-нибудь историю, чтобы никто и не догадался, что я тебя здесь прятала.

— Это была самая малость, что я тогда мог сделать. Но ведь мы договаривались, что я верну тебе машину, чтобы ты в любой момент могла уехать из Берлина.

— И об этом тебе не стоило беспокоиться. Сейчас, когда нигде нельзя ни правдами, ни неправдами раздобыть бензин, машину можно купить за гроши. За очень небольшую сумму из полученной страховки я купила себе другую.

— Но в таком случае что же держит тебя здесь? Я бы на твоем месте уже давным-давно удрал из этого города призраков.

Сабина горестно вздохнула:

— Я столько раз думала уехать, но меня удерживает то, что ехать мне некуда. К русским в Венгрию — нет уж, извините, это не для меня. И наш чудный дворец в Буде, наверное, тоже превращен в руины, как и все остальные чудеса этого города.

— Да, знаю. Но, дорогая, будь благоразумной, тебе никак нельзя оставаться в Берлине. Через месяц, а может, и меньше здесь тоже будут русские. Бог знает, что тогда с тобой может случиться, об этом страшно даже подумать.

И снова она упрямо покачала очаровательной головкой.

— Пока я не могу. Меня лечит лучший специалист в Берлине, я нигде не смогу найти и вполовину такого же дипломированного и опытного. Для меня в этом вопросе поставлено на карту слишком многое. Пока не закончу лечение, не тронусь с места, хоть здесь сущий ад начнется.

Он долго ее уговаривал и приводил разные доводы, но Сабина осталась непреклонна.

Грегори пора было возвращаться, она сразу поскучнела, выглядела такой одинокой и несчастной, что он от души пообещал приходить к ней так часто, как только сможет, но честно объяснил, что это вряд ли получится чаще, чем раз в неделю.

Дорога заняла у него больше двух часов, он чуть не заблудился в развалинах и затемнении центра Берлина, поэтому когда он, в конце концов, добрался до министерства чуть позже одиннадцати, то застал в своей каморке ожидавшего его Коллера. Престарелый генерал был очень возбужден и сказал, что час назад фюрер потребовал к себе Грегори и его слугу-турка. Захватив Малаку, они все поспешили в Рейхсканцелярию.

Внизу, в бункере, Грегори прошел через перегородку в конференц-зал, куда допускались лишь очень, высокие чины из окружения Гитлера. Там, как и в первый раз, за длинным столом сидел Борман. Он сказал Коллеру, что его присутствие излишне, затем обратился к Грегори:

— Фюрер пригласил вас, чтобы вы со своим медиумом провели сеанс. Однако я хочу предупредить вас, что вы не должны высказывать своих собственных суждений.

— Хорошо, — отвечал Грегори, — я буду только переводить мысли моего слуги, когда он находится во власти оккультных сил. Но я буду постоянно наблюдать за вами, и если смысл предсказания покажется вам неблагоприятным, я изменю его или прерву перевод, когда вы закроете глаза.

Борман поблагодарил его за догадливость бледной улыбкой и произнес:

— Я рад, что мы понимаем друг друга. Теперь можете выйти и подождать в коридоре, я вас позову.

Вызова пришлось ждать два часа. Малаку был хотя и необычайно бледен, но спокоен и не паниковал. Самое плохое заключалось в том, что такой эксперт по истинно арийскому происхождению, как Гитлер, не может не обратить внимание на типично иудейские черты лица лжетурка. Возможно даже, что сам сомнительного австрийского происхождения, Шикельгрубер впадет в один из своих припадков неконтролируемого гнева, и тогда никакие увещевания и объяснения не помогут, все закончится тем, что Малаку и Грегори выведут в сад Рейхсканцелярии и расстреляют.

Англичанин мысленно задавался вопросом о том, приходит ли его компаньону в голову возможность подобной перспективы, и решил, что нет, очевидно, не приходит.

Наконец нестерпимо долгое ожидание закончилось. Борман открыл дверь и сделал знак войти, затем провел из конференц-зала в прихожую кабинета фюрера. Грегори мысленно возблагодарил небеса за то, что у фюрера сегодня, кажется, было не такое угрюмое состояние духа, как в последние дни, потому что, хоть лицо его и было покрыто пятнами и изборождено морщинами, выглядел он спокойнее и более нормальным, чем при первой аудиенции.

Сразу же за приветствием Грегори без паузы и перехода перешел к сути дела:

— Мой фюрер. Разрешите представить вам моего слугу Ибрагима Малаку. Дом его находится в Стамбуле, но его твердое убеждение в том, что именно вам предстоит переделать и возродить весь мир, заставило его покинуть родину и добровольно вступить в борьбу за великое дело национал-социализма.

Произнеся вступительную фразу, Грегори на секунду остановился. Гитлер как раз допивал чай со сдобной булочкой. Прожевав остаток булочки, он улыбнулся, пожал им обоим руки и сказал Малаку:

— Германия всегда была другом Турции, и приятно встретить среди наших союзников именно турка. Милости просим, господин Малаку.

Затем он предложил им сесть и приступить к сеансу.

Как и все помещения в бункере, это также не отличалось монументальностью и размерами было немногим больше двенадцати квадратных футов, так что им пришлось потесниться. Малаку сел на стул спиной к двери, Борман пристроился рядом, но повернув стул боком, а Грегори остался стоять у торца стола фюрера с тем, чтобы иметь возможность видеть всех троих. Он начал делать привычные пассы.